сегодняшний день - это финиш по степени болезненности...но я мужественно выбралась из кровати и доползла до компа и даже поработала) больше всего радует, что есть люди, которым не все равно и они рядом, пусть кто-то даже и в другом конце страны и по ту сторону Атлантики, но все же)

---

Вот бывает так, что хочется взять какого-нибудь человека....и убить. С особой жестокостью, предварительно как следует измучив и как следует отомстив за все хорошее. Вот и у меня есть такой человек. В зеркале.

---

Brave new world

Название: Brave new world
Автор: Degre
Пейринг/Персонажи: Дин, Сэм (джен)
Рейтинг: R
Описание: да здравствует диктатура, апокалипсис и, как всегда, море_крови







Пять дней. Ровно пять дней – столько осталось времени.
По крайней мере, именно так говорилось в сообщении, которое Дин Винчестер сжег сразу после прочтения.
Пять чертовых дней этого кошмара – и все закончится.
Впрочем, счет времени он давно уже потерял.
Но вначале – пришлось потерять все остальное.
Пять.


А потом и вовсе – завтра.


По утрам он всегда бродил по улицам полупустого Детройта. Бродил и сейчас, буравя хмурым, ничего не выражающим взглядом не менее хмурое ноябрьское утро. Холодный ветер трепал мрачные кроны, сизый дым вырывался из труб.
Дым, о природе которого он предпочитал не задумываться – хватит с него экскурсов в мрачное историческое прошлое.
В конце концов, может быть, просто кто-то топит печь (оно и понятно, с электричеством были большие перебои уже давно).
А может быть что-то другое.
В конце концов, были и другие способы избавляться от неугодных.
Например – банальный расстрел.
Ну, или электрический стул. Или…
Он содрогнулся, плотнее закутываясь в потертую кожанку. Хоть что-то привычное, напоминающее о доме – черном, блестящем, четырехколесном.
Давно превратившемся в металлолом.
Нет, Металлику он иногда слушал и по сей день, раз уж ему высочайшей милостью позволили завести радио.
Вот только это конкретное блюдо давно уже не имело вкуса.

- Смотри, куда прешь!

Грубый голос и толчок в грудь выводят из меланхолии, Дин оборачивается, хмуро глядя в пару угольно-черных и весьма недружелюбных глаз.


- Какие-то проблемы, малец, а? Или мне пойти пожаловаться Боссу на хамство его шестерок?

В глазах парня - мгновенное узнавание. А еще – страх. Безотчетный, почти панический.

- Простите, сэр. Не признал. Не докладывайте, прошу, не докладывайте.

Секунду подумав, острастки ради, Дин цедит сквозь зубы:

-Ладно, вали. Но в следующий раз держи язык за зубами, понял?

Судорожно закивав, как китайский болванчик, парень растворяется в опустившемся тумане, словно его и не было вовсе.

А Дину остается горько усмехнуться – не всегда его положение в штаб-квартире было столь лестным, ох, не всегда.

Он шел вперед, не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на появляющихся все чаще и чаще случайных прохожих, серых, безликих и неизменно черноглазых, а в голове набатным колоколом звучало страшное слово - сегодня.


***

Боль, боль, боль.

Он давно уже перестал на нее реагировать.
Боль слилась с каждой клеточкой его организма, подменила собой его личность, победила рецепторы и защитные механизмы.
Поначалу он стоически терпел, совсем как тогда, в треклятой Адской ссылке, сжав зубы, до крови, до прокушенных губ, до изнеможения. До последнего.

Потом, плюнув на гордость и чувство собственного достоинства, он кричал, истошно, страшно, до хрипа и сорванных связок. Бессмысленно и в пустоту.
А потом – когда, казалось бы, куда уж больше – он привык, как привыкают абсолютно ко всему в еще не оборвавшейся жизни.

К стали оков, снабженных выдвигающимися шипами, к электрическому току, к ядовитым инъекциям, к заклятиям, раздирающим внутренние органы на части.

Дин Винчестер не знал, сколько длилось его заточение во вражеских застенках. Знал только одно – он был попавшим в ловушку кретином, и вряд ли Сопротивление продержится долго без своего павшего лидера.

Слишком мало шансов оставалось у и так терпящего поражение за поражением человечества в этой войне.

Жаль. Очень жаль.

Он не помнил, когда дверь в его камеру в очередной раз открылась.

Он давно перестал обращать внимание на своих тюремщиков – хотя бы на это хватало гордости.

Но вот голос, голос обратившегося к нему…человека казался смутно знакомым. И даже более чем смутно.

А когда он поднял глаза, чтобы посмотреть на вошедшего, ему тут же захотелось зажмуриться.

К таком он не был готов. Только не сейчас, не ТАК.

Пять месяцев прошло с момента его исчезновения. Пять. Словно пять жизней назад он последний раз видел эти глаза, светлые, чистые, эти растрепанные каштановые волосы. Знакомые и родные ямочки на щеках.

Вот только сейчас, глядящий на него холодно и презрительно, облаченный в ослепительно неуместно белое человек меньше всего напоминал его Сэмми. Дорогого малыша Сэмми.

И это было невыносимым.

- Добился своего, а, Люц? – глухо и с нескрываемой ненавистью шепчет он. – Добился, а? Счастлив теперь, сукин сын?

Больше всего хочется разорвать ублюдка на части, но что он, черт подери, может сделать сейчас?

Вошедший отзывается не сразу, подходя ближе, глядя на своего пленника все так же бесстрастно и теперь даже как-то… чуточку печально.

- Люцифер сейчас несколько занят, Дин. Это я. Всего лишь я.

И это вот, чем бы оно не было (только бы не правдой, Господи, ну не допусти, чтобы это было правдой) – ЭТО вполне могло раз и навсегда его раздавить.

-Что? - собственный голос, кажется, дрожит, но ему плевать, абсолютно плевать.
- Что? Сэм? Нет…нет, мать твою. Это не ты.

Он отчаянно мотает головой, отрицая, не в силах принять.

-Не ты. Ты ведь ушел, чтобы сказать ему «ДА», так? Так все было, Сэмми? Ты ведь не добровольно…

Он понимает, что плачет, только когда такие знакомые холодные руки дотрагиваются до его лица, когда Сэм стирает его слезы тыльной стороной ладони.

-Хочешь верь, хочешь нет, Дин. Но это я. И это мой выбор. Пожалуй, единственный правильный выбор за всю жизнь. И ты можешь сделать свой – благоразумный, надеюсь. Но мне доложили, ты упрямишься. Вот это зря, братишка.

Братишка.

Словно ничего не изменилось, словно все по-старому.

А он-то наивно полагал, что больнее уже не будет.

- Ты ведь обещал мне…обещал не сдаваться, Сэмми. Сколько раз мы обещали друг другу, помнишь? Не надо. Не проси. Лучше сразу прикончи.

Почти шепчет он, потому что на чертовы слова не остается ни сил, ни дыхания.

А в ответ – тихий, укоризненный вздох. И когда к горлу прижимается острый клинок, Дин, черт побери, даже этому рад. Лучше уж так, сразу, с плеча, насовсем, чем понимать, осознавать. Принимать. Нет, он не мог. Не это.

Но острая сталь оставляет всего лишь неглубокий порез, и когда он раскрывает зажмуренные глаза, то встречается уже не с голубыми – абсолютно черными и безжалостными.
Отравленный кинжал, как это… банально.

И перед тем, как дичайшая боль скручивает тело, и сознание отказывает, он успевает услышать.

-Очень жаль, Дин. Жаль, что не захотел по-хорошему. Что ж, времени у нас много.

А потом он не видит уже ничего.




12 часов пополудни. Дин не помнил, когда ел в последний раз. И если вначале его заставляли есть практически насильно, то сегодня видимо окончательно махнули рукой. Судя по то и дело пробегающим мимо черноглазым в ностальгической военной форме – сегодня важная операция. Настолько важная, что даже он предоставлен сам себе.

Что ж, его собственную операцию, впрочем, никто не отменял.

Ноги сами несут в библиотеку, чудом уцелевшую в полуразрушенном и перестроенном городе, где он несколько часов в несвойственной ему вальяжной манере проводит за чтением Ницше. По его мнению, долбанутого на всю голову чувака. Но слишком уж напоминающего новоявленного Большого Босса, Верховного Главнокомандующего или, если хотите, новоявленного Антихриста.

Те же идеи, та же демагогия, тот же бред собачий.

По крайне мере именно об этом писаке ему с видом умудренного опытом гуру вещал Антихрист во время ежевечерних «бесед у камина».

Дин фыркнул, переворачивая очередную пыльную страницу. Беседы у, мать его, камина. За стаканчиком виски. В то время, как ТАМ, за пределами городских стен, гибнут люди, в то время, как в городских камерах пытают и казнят.

Впрочем, спорить с Антихристом было себе дороже, а он с недавних пор настаивал на общении. Ежедневном. Как ни в чем не бывало. Вошедший в привычку непонятный пошлый фарс, в котором он играл роль любящего брата.

В следующую секунду книга с оглушительным грохотом летит в окно, разбивая стекло. Ну и черт с ним. Нет, он больше так не мог. Хватит с него. Еще один день. Всего один.

Доставая из-за пояса флягу с неизменным виски, он делает пару судорожных глотков, встает из-за стола, пытаясь унять напряжение.

Надо выйти на улицу, пройтись, как следует все обдумать. В последний раз.

-Сэр?

Внезапно подбежавший полицай застает его на ступенях, чуть не сбивая с ног.

-Сэр, нужна ваша помощь. Срочно. Щекотливая тема, знаете ли, - явно смущаясь, договаривает молодой, желторотый еще демон. Допрашиваем одного типа и нужны…в общем, нужны ваши показания. Есть минутка?

Черт дери, этого еще не хватало!

-Допустим, – нахмурившись, отвечает Дин, - только если недолго, у меня мало времени.

-Конечно, конечно, дело выеденного яйца не стоит, сэр, – продолжает тараторить тот, услужливо показывая дорогу к тем самым казематам, к которым Дин предпочел бы не приближаться на пушечный выстрел.

Хотя, разве у него был выбор? Сегодня уж точно лучше не вызывать лишних подозрений у охраны.

Когда за ними захлопывается тяжелая железная дверь и начинается спуск по скользким каменным ступеням, Дин неосознанно вздрагивает. Слишком свежи воспоминания о его пребывании здесь в несколько другой роли. Как причудливо тасуется колода…

Вскоре дверь камеры отворяется, и Дину приходится призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы сохранить невозмутимость.
И не отвести глаз от открывающегося зрелища.

От прикованного к стене, до смерти напуганного парнишки. Самандриэль, так, кажется, звали его осведомителя под прикрытием. Осведомителя, которому едва 18 исполнилось. Ребенок еще, зеленый, неопытный. И явно рискующий сломаться под пытками.

-Нашли у заключенного кое-какую сомнительную корреспонденцию, у скромного-то служащего, - тоном прожженного бюрократа продолжил тюремщик. – Ну, малец, естественно, все отрицает. Поднажать то мы можем, даже не принимались за пацаненка как следует, но учитывая вашу…ваше…прошлое, - деликатно добавил он, с опаской косясь на Дина, - вы не поймите только меня неправильно, бога ради, но, тем не менее, учитываю вашу осведомленность о так называемом «Сопротивлении», возможно, вы с ним когда-либо пересекались. Вы, правда, можете оказать нам сейчас неоценимую услугу, сэр. Ну и сэкономить массу времени и сил наших умельцев по вопросам вытягивания информации из людей, - недвусмысленно покосился он на пыточный стол.

И тут уже Дину пришлось наступить себе на горло, бросая тяжелый пристальный взгляд на товарища по несчастью. Самандриэль храбрился, но из последних сил, а во взгляде его читалась отчаянная мольба. В глазах стояли слезы.

Сломается. И часа не пройдет, как сломается. «И тогда – все пропало, пойдем на дно оба», - подумал Дин, заставляя себя не думать ни о чем, главным образом о цели, оправдывающей средства.


Не чувствовать. Не сожалеть.

Когда десять минут спустя он выйдет из камеры, вдыхая морозный воздух, он по-прежнему не будет чувствовать ничего. Разве что – вяло задумается о том, что не так-то сильно он отличается от действующего Правителя. В том, что касается подписания смертных приговоров – как минимум.

Он не заметил, как над Детройтом начали сгущаться сумерки.



Возможно, Дин многого не помнил о первых месяцах заключения, но день своего окончательно падения помнил, словно это было вчера.

Тогда он ожидал чего угодно – новой порции яда, электричества, чего угодно, но только не такого.


Не полумертвой, изможденной девушки, под конвоем введенной в камеру.

На запястьях запекшаяся кровь, черты лица обострились от голода, глаза болезненно воспалены, правая нога вывернута под неестественным углом.

Вряд ли кто-то бы узнал ее сейчас, не такой, но только не Дин.

Слишком хорошо он помнил тех, кто любил его когда-то, тех, кто жертвовал жизнью ради него.

-Джо? - хрипловато прошепчет он, но ответа не получит. Только мутный невидящий взгляд.

- После смерти Эллен она всякого насмотрелась, - раздастся над ухом некогда любимый, а теперь такой ненавистный голос. – И всякого нетерпелась, жалко, не правда ли? Но ты можешь спасти эту очаровательную мятежницу, Дин. Она тебя даже узнает. Даже «спасибо» скажет. Поверь, у нас работают хорошие специалисты. Ну, так что: продолжишь играть в Рихарда Зорге или, наконец, спасешь хоть чью-то жизнь, герой?

И когда Дин промолчит, не находя нужных слов, достаточно будет пары фраз на латыни, произнесенных его тюремщиком, и несчастная как подкошенная рухнет на пол, извиваясь в сверхъестественной, но самой настоящей агонии.

Голос снова вернется к Джо, но вместо ожидаемых страшных криков или хотя бы мольбы о помощи Дин услышит другое, куда более страшное.
– Мама, мамочка…

И именно тогда наступит точка невозврата.

- Хватит. Хватит, прошу. Зачем тебе это, Сэм?


Сейчас, произнесенное в этих стенах, обращенное к этому монстру, это имя кажется горькой насмешкой.

- Вот он, я. Пойманный. Сломленный. Пустой. Мать вашу, почему бы вам просто не прикончить меня? За что, а? Люциферу нужен мальчик для битья? Комнатная собачка? Зачем, ублюдки?

С остервенением сумасшедшего он бился в оковах, втайне мечтая о том, чтобы все закончилось: эта сцена, эта жизнь, весь этот гребаный мир.

Он даже не заметит, что Джо больше не бьется в судорогах, а мирно покоится на руках одного из конвоиров.

А до боли знакомая рука ложится на его плечо, в почти карикатурной попытке успокоить.

- Ты нужен нам живым, Дин. Считай это ностальгией. Считай это прихотью Люцифера. Ну, так как? Согласен сотрудничать?

Это было самым сложным «да» в его жизни.



***

9 часов вечера – время, которого Дин ждал и боялся. Время, когда Антихрист возвращался домой. Хотя само слово это – «дом» – казалось форменным издевательством надо всем, во что они верили когда-то. За что боролись.

Дин нервно мерил шагами просторную, дорого, но безвкусно обставленную гостиную особняка штаб-квартиры, стараясь в очередной раз продумать все до мелочей. Ничего не упустить. Если сегодня он останется здесь, то план можно будет привести в исполнение, положить конец этому кошмару раз и навсегда. Ради гребного мира – того, что осталось, по крайней мере.

-А ты сегодня рано, - бесстрастный голос выводит из задумчивости.

Он никогда не привыкнет к таким вот внезапным появлениям, словно его брат был призраком, материализующимся из воздуха. Всегда безукоризненно-спокойный, одетый с иголочки, словно восковая фигура того, что когда-то было живым человеком. Да, если бы Люцифер все-таки сдержал слово и вселился в тело его брата, так было бы гораздо милосердней.

Впрочем, сегодня безукоризненная картина была несколько смазана: достав из кармана белоснежный носовой платок, Антихрист принялся оттирать что-то отвратительно красное с рук.

И Дин опустил глаза – к горлу подступила тошнота.

-Тяжелый день? – вопросом на вопрос ответил он.
-Можно и так сказать.

Шаги, звон бокалов. Виски, конечно, куда же без него.

-Мы снова перешли в наступление. Пришлось поучаствовать в паре допросов – лично – а такие вещи крайне утомительны. Впрочем, цель средства оправдывает.

Допросы? То есть пытки, к чему ходить вокруг да около.

- И не смотри ты на меня, как на врага, - укоризненно добавил Антихрист, вкладывая в безжизненную ладонь Дина стакан с темной янтарной жидкостью.

-Лучше выпей, товарищ моралист, сразу полегчает, - усмехнулся он.

Дин кивает, залпом осушает бокал, даже глазом не моргнув.

Крепкий. То, что нужно. То, что нужно, чтобы продолжать ломать комедию-дель-арте, пока он еще в состоянии.

- Ну, а твой день как? Скучно тут, в тылу? Зато безопасно. Сейчас это самое безопасное место во всем мире, Дин.

- С каких это пор тебя волнует моя безопасность? – сухо отвечает Дин.

-Шутишь? Она всегда меня волновала.

-Даже те пять месяцев, что я провел в застенках, истекая кровью?

-Тогда особенно. Мне чертовски нужно было, чтобы ты сдался. Иначе, Люцифер бы не пошел мне навстречу.

Сэм подходит к сидящему в кресле Дину, смотрит на него сверху вниз, едва ли не снисходительно. И чуточку печально, совсем как когда впервые спустился в казематы на допрос.

-Все еще будет не так плохо, вот увидишь. Истребим твоих бывших союзников – увы и ах – необходимое зло. А потом построим новый мир. Лучший. Где будет место даже старине Бобби, если ты еще не забыл.

Это имя заставляет Дина изумленно поднять глаза.

-Бобби? Он же…он же один из наших. Из Сопротивления. Разве ты еще не убил его?

Сэм небрежно пожимает плечами вместо ответа.

-ТЫ же здесь, целый и невредимый, хотя это самое Сопротивление некогда возглавлял. Так что, все еще будет прекрасно.

Прекрасно? Прекрасно, мать вашу?

Дин не знает, что именно заставляет его взорваться именно сейчас: отстраненно-холодный тон ли брата, с которым тот рассуждал о пытках и построении «дивного нового мира» на костях, или этот непроницаемый черный взгляд, так непохожий на знакомые родные глаза.

Он рывком поднимается на ноги, забывая, черт побери, напрочь, об осторожности, вцепляется в лацканы белого пиджака.

Его трясет.

- Ради чего, сукин ты сын? А? Столько крови, столько гребаной лжи. Прав был отец. Ты стал самым настоящим монстром.

Он не заканчивает фразы, только тогда понимая, что перегнул палку. Глаза Антихриста загораются огнем виртуозно сдерживаемого гнева, руки сжимаются в кулаки, словно он готов избить Дина до полусмерти здесь и сейчас.

Но вместо этого, он с каменным спокойствием заставляет Дина разжать пальцы, делает пару глотков виски, отступает на несколько шагов, как ни в чем не бывало присаживаясь на край дивана.

-Ты чертовски утомил меня, Дин. Так что закрой рот и иди сюда.

-А если я пошлю тебя к черту?

-Воля твоя.

Сэм вновь пожимает плечами, словно непокорность брата его мало волнует, но в следующую секунду невидимая мощная волна сбивает Дина с ног, словно котенка притягивая к хозяину положения.

-Куртку сними.

-Что?

-Давай-давай, тебе же не хочется пачкать ее кровью, - нетерпеливо добавляет он в ответ на шокированный взгляд брата. – И побыстрее, у меня завтра тяжелый день.



«Тяжелый. Даже не представляешь насколько, ублюдок», - мстительно думает Дин, понимая, что спорить сейчас себе и «мастер-плану» дороже и нехотя расправляется с кожанкой.

Почему-то приступ гнева проходит так же быстро, как и начался, и он сдувается словно воздушный шарик.

-Самоутверждаешься? Самому-то не противно, Сэм? – со вселенской усталостью произносит он, ища во взгляде Антихриста хотя бы крупицу прежнего Сэма.

Сэма, который иногда закатывал ровным счетом такие же истерики – вот только с несколько другим эмоциональным фоном.
Сэма, маленького гуманиста, который ставил человеческую жизнь превыше всего.

Сэма, которого он так чертовски любит. Даже сейчас.

-Нет, - коротко качает головой Антихрист, неожиданно-мягко притягивая его к себе. - Я скучаю. Очень.

«Скучает?»

Дальше анализировать становится трудно, потому что остро-заточенный перочинный нож скользит по шее, вдоль отчаянно-бьющейся синей жилки, оставляя тонкий и неглубокий порез.

«Чертов маленький кровопийца» - успевает вяло подметить Дин, прежде чем чужие губы прижмутся к шее в каком-то непонятно-трогательном в своей осторожности жесте, словно после стольких месяцев пыток Сэм и правда боялся причинить ему боль.

А Дину остается только подыгрывать, позволять, закрыть глаза, за которыми расплываются и множатся разноцветные круги, стиснуть зубы от боли, далекой от физической.

«Неужели ты скоро погибнешь, Сэмми? Что же мы натворили?»
Мысли путаются, какофония звуков мешает связно мыслить, от сильной кровопотери кружится голова, так что приходится судорожно вцепиться в плечи своего визави, чтобы сохранить хоть какую-то связь с реальностью.

Это было неожиданным болезненно-искренним откровением. Гораздо более искренним, чем те немногие разговоры по душам, которым в этом аду не было места. Черно-белым стриптизом окровавленных душ.

И когда сознание почти покидает, а дыхание становится редким, когда начинают обступать странные причудливые образы, Дин отчетливо понимает - поздно. Слишком поздно.

***

Сперва он видит лес, густой, сказочно дремучий, узкую петляющую тропу между елями, затем слышит чьи-то тихие шаги.

-Где ты, черт возьми? Я пришел. Один, как ты и просил. Ну же!

Отчаянный голос кого-то глубоко несчастного.

Сэмми.

-Не кричи так громко. Я всегда рядом, мон шер. Был, есть и буду, - несмешливо произносит до боли знакомый незнакомец. Падший, нечистый, враг номер один.

Даже сейчас, в плену эйфорической галлюцинации, Дин хочет по стенке размазать этого сукиного сына.

- Значит, тебе не слишком приглянулись красочные картины того, как именно я поступлю с твоим братом, а, Сэмми? Решил сотрудничать? А может быть, мой бог и праотцы, даже сказать мне маленькое заветное «да»? – продолжает издеваться Люцифер. – Право, какая трогательная в своей самоубийственной глупости братская любовь!

- Ты правильно понял, - чуть слышно шепчет Сэм Винчестер, сжимая руки в кулаки. – Ну, что ты молчишь, сволочь? Тебе, что, нужно особое приглашение?

И тут Люцифер разражается смехом.

-Не торопись, мальчик мой. При всех ощутимых достоинствах твоего прекрасного тела мне нужно нечто большее, чем просто безвольная марионетка. Гораздо большее.

Медленно, по акульи, он начинает нарезать круги вокруг не шелохнувшегося обреченного Сэма, смеривая того оценивающим холодным взглядом.

-Мне нужен…преемник, правая рука, дьявол-младший, если будет угодно. Тот, кто возьмет на себя бразды правления филиалом моей империи под названием Земля. Тот, кто начнет и завершит Третью Мировую. О, тебе бесконечно пойдет эта роль, мой маленький Адольф дубль два, мой личный Архангел Смерти. Ну а взамен – твой обожаемый Дин останется в живых….ну и пара-тройка других милых сердцу людишек.

Молчание затягивается, и если бы, черт возьми, Сэм только мог услышать его сейчас…

-Я согласен.

Голос брата уже другой. Холодный, мертвый.

И время останавливается. По крайней мере, дыхание Дина уж точно.


- Чудненько, - воркует Люцифер, по-хозяйски кладя руку Сэму на плечо, - вот и умница, мальчик мой. Только, ты ведь в курсе, что нельзя будет распространяться о нашей маленькой сделке. В курсе, что все они тебя возненавидят, смельчак?

-Я не идиот, - жестко отрезает Сэм, нервно сглатывая. – Делай, что должен, только делай прямо сейчас. Избавь меня от своих разглагольствований.


-Прям так сразу? А как же попрощаться?

-Прощания…прощания я не заслужил, - ставит точку будущий Антихрист.

А Дину хочется кричать от ужаса и беспомощности, но вырывается только тихий хрип, а разворачивающийся кошмар медленно рассеивается, возвращая в безрадостное настоящее.

-Сэмми. Сэмми, хватит. Ты же убиваешь меня.

Собственный голос больше напоминает шелест, и Дин почти уверен, что его не услышат, а если и услышат, то не послушают.

Но Сэм останавливается. Останавливается, с тяжелым вздохом отстраняется, опускает голову на окровавленные диванные подушки. Сейчас, с расширившимися от сатанинского наркотика зрачками, бледный, дрожащий, исхудавший до безобразия (и как только Дин не замечал этого раньше) он снова кажется потерянным 15 –летним подростком.

-Ну-ну, Сэмми. Успокойся, - неуверенно шепчет все еще пребывающий где-то за гранью Дин, притягивая сломленного Антихриста к себе, машинально гладя по растрепавшимся каштановым волосам. – Успокойся, слышишь. Я здесь.

Порез продолжает безбожно кровоточить, но Дину глубоко наплевать.

Потому что Сэма, его Сэма, сотрясают беззвучные рыдания, потому что слезы (прозрачные, человеческие), которых он не видел слишком долго, текут рекой, и потому, что он, Дин Винчестер, ничем не может помочь.

- Не могу больше…не могу. Хочу…домой, Дин. Забери меня домой.

-И не надо, - отвечает он, потому что, черт побери, что еще он может сказать ему сейчас.

Невысказанное душит смертоносной петлей.

- Все будет хорошо, - как мантру повторяет эту вопиющую ложь Дин, целую младшенького (пусть Антихриста, путь Тирана, пусть правую руку Люцифера – плевать) в лоб, обнимая так крепко, словно пытался защитить от всего мира и себя в первую очередь.

И это последнее, что он успеет сказать, прежде чем Сэм потеряет сознание от предусмотрительно добавленного полчаса назад в виски наркотика.

Прежде чем в дом ворвется ждавшее условного сигнала, который так и не поступил, Сопротивление.

Прежде чем часы пробьют 12.



Все остальное Дин помнил как в тумане. Грохот разрывающихся снарядов, канонады выстрелов, предсмертные крики своих и чужих. Реальным, существенным было только одно – легкое, как пушинка, безжизненное тело брата, которого он нес на руках, пытался увезти подальше отсюда, не понимая, что меняет старый ад на новый, а трон диктатора на эшафот.

Багровые всполохи озаряют ночное небо…
Запах крови, рев двигателей грузовиков, увозящих их далеко отсюда…
Чьи-то руки, вырывающие у него Сэмми и собственное звериное рычание в ответ…

«Не отдам!»

Озабоченный шепот…

« Похоже, мистер Винчестер совсем выжил из ума…»
«Ну, мы же не можем допустить…»
«Или мы или они, третьего не дано!»

А потом – тусклый свет подвала, очередного, мать его, затхлого смрадного подвала, хранилище боеприпасов в войне, которая теперь казалось в равной степени жестокой и бессмысленной.

Войне, в которой слишком многие погибли от его рук. От рук Сэмми. От рук всех и каждого. Войне, в которой он больше не хотел участвовать.

-Мистер Винчестер, послушайте!

Настойчивый голос лейтенанта приводит в чувство.

-Мы вам тут битый час пытаемся объяснить, что нельзя его брать в заложники. Покончить с убийцей, и дело с концом. Мы ведь так давно это планировали, да что на вас нашло, в самом-то деле?!?

Выплеснутая в лицо ледяная вода...

Святая, чтоб ее.

И он поднимает мрачный взгляд на говорившего.

-Все еще можно исправить, Коул. Не насилием, только не очередным насилием.

Он переводит взгляд с по-прежнему бессознательного бледного Сэмми на полное праведного гнева лицо военного, прошедшего ад Ирака.

Коул. Кажется, они были дружны тогда – целую вечность назад. Столько раз спасали друг другу жизнь на поле боя. Кто, как ни Коул должен понять.

-Послушай…послушай, старина. Не надо больше смертей. Зло порождает зло. А он, - кивок в сторону Сэма, - он такая же жертва, как и мы с тобой. Как и все мы здесь, черт побери!

Дин понимает, что все потеряно, когда умоляюще-изумленный взгляд старого боевого товарища становится непроницаемым. Разгневанным, ненавидящим.

-Да что там с вами сделали, командор! Чертовы сукины дети. Совсем голову повредили. Мэтт, Брэди, ну-ка подержите его, пока я прикончу этого венценосного ублюдка.

Дин не верит собственным ушам. Словно мир окончательно потерял ориентиры, сошел с ума в пекле войны, превратив в демонов его людей, своих, чужих – всех.

-Коул…не надо, - предостерегающе начинает он, но тот уже вытаскивает из-за пояса револьвер.

Что ж…ему не впервой.

Один отточенный удар, потом еще и еще один, хруст кости, и вот уже револьвер выпадает из сломанной руки Коула, но перехватить инициативу не удается, сзади на него набрасываются еще двое, потом четверо, слишком много, словно стая волков, они сбивают с ног, оглушают, заламывают за спину руки – и вот он уже стоит на коленях, силясь рассмотреть тяжело дышащего Коула сквозь кровавую пелену.

- Дин. Дин, ты прости. Я, правда, этого не хотел. Но иначе нельзя, старина, понимаешь? Мы не имеем права рисковать.
Дин успевает лишь огрызнуться направленному на него дулу, ведь останавливать пули на лету он еще не научился.

Слишком быстро. Даже для него.

Он закрывает глаза, ожидая предсказуемой секундной боли (или 15-минутной, в зависимости от степени милосердия Коула), но она так и не наступает. Вместо этого он слышит несколько изумленных криков своих людей, а когда снова открывает глаза, то встречается взглядом с широко-распахнутыми и мертвыми. Глазами человека, заслонившего его собой в последний момент.
Привычно голубыми широхо-распахнутыми глазами Сэмми. А потом свет гаснет.

***

С потолка медленно стекает черная вода, смешиваясь с кровью. А может быть это кровь черная. Дин не знает. Ему все равно.
Черным сейчас кажется все – кроме помутневших глаз брата.
Он даже не удосуживается стереть с рук чужую кровь, убрать трупы Коула и остальных.
Он не помнит, как убивал их, но судя по всему – их ждала не самая легкая смерть.
Ни малейших угрызений совести. Ничего вообще.

- Надо же, мы сравнялись, Сэмми. Теперь меня тоже будут считать монстром и пугать мною ребятишек. Забавно, правда?

Он сидит, прислонившись спиной к холодной сырой стене, положив голову брата себе на колени, рассеянно-нежно гладя его по волосам и разговаривает с ним, явно в надежде получить ответ.
Ведь он не мертв. Просто притворяется, разыгрывает очередной дурацкий фарс.

Еще пара минут - и в глазах его снова заискрится жизнь, он приподнимется, скажет что-нибудь, что угодно, возможно даже как следует врежет своему непутевому старшему братцу. Главное – не дать замерзнуть – и поэтому Дин баюкает его в объятиях, пытаясь согреть, растирает окоченевшие ладони.
Главное – не дать сознанию ускользнуть, поэтому так важно говорить, говорить, не переставая, о чем угодно.

- Помнишь, Сэмми, а в детстве ты чертовски не любил подвалы. Считал, что они нечистью кишат. Ну и мне приходилось доказывать тебе обратное. А однажды даже специально пришлось очищать треклятое место от крыс, чтобы устроить там с тобой охоту за сокровищами. И пикник. У нас тогда был выходной, длиной в целую неделю, и тот дом был в полном нашем распоряжении, помнишь? И ты еще, зануда этакий, постоянно жаловался, что я вожу туда девчонок и отвлекаю от учебы, помнишь ведь? Зубрила.

Он горько усмехается, насторожившись, словно Сэм вот-вот пошевелится или даже улыбнется ему в ответ.

-А знаешь, что? Когда ты выкарабкаешься, старина, мы обязательно найдем похожий дом. Где-нибудь на берегу моря, как ты всегда хотел. И к черту охоту, будем жить до зубовного скрежета скучной жизнью, я работу найду, мало ли их, работ этих, а ты станешь очешуенным юристом, самым лучшим и будешь ездить на новенькой с иголочки Шевроле, а может, чем черт не шутит, даже Мерседесе. А я подыщу тебе какую-нибудь горячую красотку, которая нарожает тебе кучу ребятишек и мы будем все вместе ездить на побережье с корзинкой полной салата, твоего любимого, и… Так ведь все и будет, да, Сэмми? Как ты на это смотришь, братишка? Что же ты молчишь?

Он легонько встряхивает брата, стараясь добиться реакции, хоть какой-то, микроскопической. Тщетно.

И тогда он опускает голову, зарываясь лицом в мокрые от крови и дождя волосы. Плакать он не будет. Не может. Уже – не может. И тогда он, никогда не сдающийся, ни во что не верящий, начинает молиться: Богу, дьяволу, ангелам и демонам, тысяче существ под тысячью имен.

-Господи, ну что я еще должен сделать? Кого убить, кому присягнуть? Сколько планет мы должны разрушить? Потому что – убью. Потому что – разрушу. Потому что – не могу больше. Прости меня Сэмми. Я убил тебя. Моя вина. Моя.

И тут услужливо подобравшаяся галлюцинация прошепчет:

-Не твоя…Дин. Ты хороший…в отличие от…в отличие…

Дин не сразу поймет, сошел ли он с ума окончательно или нет, потому что на этот раз ошибки быть не могло – холодная рука, покоящаяся в его, слабо дернется, а пересохшие губы дрогнут.

-Сэмми?!?

Хотел бы он сказать что-то более весомое сейчас, если бы мог. Если бы не был занят тем, что сжимал брата в объятиях (настоящего или нет) с такой силой, что еще чуть-чуть и хрустнут кости.

- Люцифер…не хочет, чтобы я умирал. Я нужен…все еще. Прости, что даже умереть не смог. Я ведь…планировал, что ты…что ты…

- Молчи, - шепчет в ответ Дин, не в состоянии поверить в такую неслыханную милость мироздания. - Молчи, Сэмми. Ни слова больше. Никаких гребаных извинений, ничего слушать не хочу. Если Люцифер тебе вернул – спасибо этому сукиному сыну. Главное, что ты жив. Все остальное…да гори оно огнем.

Он поднимается на ослабевшие ноги, по-прежнему держа брата на руках. Не отпустит. Больше никогда и ни за что.

-Дин, я… - порывается было Сэм.

-Тшшш…молчи, Сэмми.

Сейчас он не готов к этому разговору. Потом, после. Может быть в другой жизни, где нет братоубийственных войн, где неудавшийся меч Божий не спасает жизнь Антихристу слишком дорогой ценой.
В жизни, где все правильно и нормально.

На улице по-прежнему моросит дождь и уцелело несколько грузовиков, чему Дин несказанно рад.

Осторожно положив Сэма на пассажирское сиденье, он заводит мотор, и вскоре огромная машина уже рассекает нехоженые лесные тропы, направляясь в сторону пустынного шоссе.

Война, что война? Он подумает об этом завтра.

А сегодня оставались только они, белесый туман и бесконечно петляющая дорога. Совсем как раньше.
И что-то подсказывало Дину, что куда бы ни привела их эта дорога, они возвращались домой.

---

Писанина моуд он

Название: Forgiveness
Автор: Degre
Пейринг/Персонажи: Мэг/Кас
Рейтинг: NC-17

ПС: не могу вот без этого шедеврального видео от Фризы)




- Значит, ты согласен? Вместо него? Вот так просто?
Кастиэль слушал обратившегося к нему демона вполуха, свое решение он принял уже давно.
И это было самое простое и самое сложное решение в его жизни.
- Согласен. Не надо тянуть время. Успеешь еще поглумиться, Аластор.
Имя главного Торквемады преисподней он произнес с присущим ему каменным спокойствием, даже голос не дрогнул.
Разве пристало ангелу Господа чего-то бояться?
- Дайте нам пару минут.
Демон раздумывал недолго, а потом, видимо решив, что воин небес птица поважнее, чем какой-то жалкий охотник, коротко кивнул своим людям, пропуская Кастиэля вперед, к незапертой тяжелой двери.

Ангел не боялся. Ни того, что увидит внутри темной комнаты, ни того, что последует за этим.
В конце концов, что нового он мог увидеть?
И правда, лежащий на старой деревянной скамье Дин Винчестер, хоть и не пришел в себя, но выглядел так, словно мирно задремал, выпив лишнего за ужином. Ресницы слабо подрагивали, дыхание вырывалось из груди легко и свободно. Целый и почти невредимый. Не врали, адские твари.
Он медленно опустился на колени перед спящим человеком, ЕГО человеком, привычно-исцеляюще кладя Дину ладонь на лоб. Неожиданно горячий.
Последнее применение собственной благодати? Пусть будет так.
- Будь осторожен, Дин. И счастлив, главное – счастлив, - глухо шепчет он, передавая человеку собственную целительную энергию – то, что от нее осталось. – Пусть тебя кто-нибудь другой теперь…оберегает.
Нужных слов не находится, как и всегда, да и нужны ли они теперь?
Свой первый дом Кастиэль покидал по-английски, не прощаясь, а сейчас все было иначе. Непривычно, страшно и странно и так по-человечески. И даже Сэма не было рядом.

«Ну же, еще секунду…» - шепчет внутренний голос, слушать который он не собирался.

- Я готов, - вместо этого вслух произнесет он, поднимаясь на ноги. Когда за ним придут, чтобы увести, он даже не обернется.


Кастиэль был готов к не самой быстрой и скоропостижной смерти – помимо прочего. К пыткам и допросам тоже. Здравый смысл подсказывал, что вряд ли враги, не так давно обменявшие его на самого Дина Винчестера, будут соглашаться на полумеры. Поэтому все происходящее воспринимал со стоицизмом великомученика в застенках инквизиции.

А происходило многое – до боли однообразное и по его, Кастиэля, мнению, довольно бессмысленное.
Этап первый - бесконечные вопросы о планах Рая в грядущей Войне.
Тут все было проще простого – либо молчать, либо говорить «нет» - слово, ставшее за последнее время чуть ли не единственным в его лексиконе.

А вот после этого наступал второй этап, который он мысленно окрестил этапом «истязательным». И хотя ангельская регенерация и помогала, но хрупкий сосуд оставался хрупким сосудом, и единственным выходом из положения стало – абстрагироваться. Наблюдать за происходящими зверствами словно со стороны. Изучать оттенки собственной крови с любознательностью ученого-биолога и с болезненным художественным чутьем находить в этом какую-то особую прелесть. Он научился различать тысячу мелодий боли, которые, сливаясь воедино, создавали пронзительно-надрывные музыкальные шедевры.
И ждал. Ждал, когда занавес, наконец, опустится.

- Что же ты такой…молчаливый, а? И такой адски вежливый, ангел?
А вот эта конкретная мелодия чужого голоса, пронзительная и резкая, не смотрелась в общей картине.

Возвращение в собственное тело мучительно-болезненно. Оказывается сейчас он лежал на полу, а в камере было бы чудовищно холодно, если бы не всполохи подожженного святого масла.
Подняться навстречу голосу трудно, кажется, слишком многие кости сломаны, но он старается.
Раньше ему не задавали таких…отвлеченных вопросов и это немного обескураживает.
-Вы о…. чем сейчас? Кто вы?

Надо же, даже от звука собственного голоса он успел отвыкнуть. Сколько же времени прошло?
Сквозь огненную стену за ним пристально наблюдают внимательные черные глаза.
- А тебе-то какая разница, кто я, святоша? Зашла, так сказать, на огонек.

Женщина. Высокая, темноволосая, она стояла поодаль, облокотившись о каменный выступ, небрежно поигрывая ангельским клинком, незадолго до этого, как выражались его тюремщики, «конфискованным».
Кажется, она раньше не приходила. Или он просто забыл?

-Не только молчаливый, но еще и упрямый. Наши люди совсем из сил выбились, мда. Видимо, скоро полетишь обратно на небеса, красавчик, вот только несколько в ином качестве, - пожала плечами полуночная гостья, демонстративно зевнув.
- Вы о смерти моей говорите? Что ж…так тому и быть значит, - спокойно проговорил в ответ Кастиэль, чем заслужил еще один любопытный взгляд черноглазой.

-Ой-ой-ой, сколько пафосной бравады, мать честная. Что, умирать не страшно. Совсем? А если так?
Забавы ради, она щелкает пальцами и огненная стена начинает жить собственной жизнью, обступая Кастиэля плотным кольцом, слишком плотным, чтобы нормально дышать, почти болезненным.
Пытки огнем? Знает, проходил. Кастиэль привычно стискивает зубы в ожидании боли, а потом заходится в кашле от едкого, разъедающего глаза дыма.
Но, все же, он не шелохнулся, а на лице и мускул не дрогнул.
Разве что глаза прикрыл – слишком уж тошнотворным был вид собственной обугленной плоти.
-Бааа, правда не боишься. Странный ты, не врали остальные.
Огненная стена исчезает так же стремительно, как и появилась, оставляя после себя лишь опасные всполохи, а Кастиэль в изнеможении шумно вдыхает спертый подвальный воздух.

-Нет смысла бояться того, что так или иначе произойдет, - отдышавшись, отвечает он своей тюремщице.
– Боль, смерть, страдание. По сути, в них нет ничего страшного. Больше скажу, я им даже рад. В этом-то и заключается свобода воли.

- Да ты философ, - присвистнула черноглазая, теперь уже изучая пленника с нескрываемым интересом, по-кошачьи подбираясь ближе. – Другие твои собраться в основном открывали рот, чтобы сыпать проклятиями в наш адрес. Грубо и неинтеллигентно, замечу – морщится она.
– Но только не ты… Вот уж месяц как – ни одного дурного слова. Да и не кричишь особо, стоик проклятый. Заставить что ли?
Она замолкает, улыбается уголками губ, словно всерьез рассматривая такую возможность.

А Кас непонимающе смотрит на нее в ответ.
-Неужели вам настолько важно, чтобы вас кто-то проклинал и ненавидел? Я до сих пор не могу этого понять. Видимо, и не пойму.
Он тяжело вздыхает.
-Но ты ведь не разговаривать сюда пришла? Делай, что должна.
Черноглазая вновь смотрит на ангела с легким удивлением.
Потом кивает, словно соглашаясь, переводя взгляд с зажатого в руке кинжала на лицо своего пленника, и чертыхнувшись, убирает его обратно за пазуху.
- Обойдешься. Черта с два я буду тебя пытать, ели тебе это еще и на пользу идет, пернатый.
Она уходит, громко хлопнув дверью, словно ангел наговорил ей непростительных дерзостей. И это первый день, когда палачи не приходят к Кастиэлю.


На следующий день он впервые попросит стакан воды.

-Ишь, чего захотел. Решил немного поунижаться?

Она снова сидела в его камере, просто сидела, убивая время, чертила пентаграммы на каменном полу и то и дело сыпала колкостями.
А Кастиэль не помнил, когда ему в последний раз давали воду, а как выглядит еда и вообще забыл.

- Нет, - шепчет он пересохшими губами, - нет. Просто обычный человеческий организм может выдержать без жидкости семь суток, полу-ангельский несколько больше. Но я так понял, что нужен живым вашей братии, так что…
- Пока. Но, поверь, ненадолго, касатик. Но раз уж ты так аргументированно все объяснил.
Она поднимается на ноги, стряхивая с брюк песок, достает из-за пояса флягу с не водой даже, а чем-то гораздо более желанным, крепким и янтарным и подходит к обессиленному Кастиэлю.

В черных глазах нет сострадания. Не видно, по крайней мере.
- Как твое имя? – внезапно выдает Кастиэль, поднимая глаза, и этим снова, в который раз застает врасплох.
- Так, я не поняла, чего ты добиваешься? – настороженно хмурится демонша. – На хрен тебе знать мое имя?
- Я просто привык называть людей, с которыми общаюсь, по имени, а мы разговариваем уже второй день.
- Скажешь тоже…людей! – фыркает она, откручивая крышку фляги. – Ну ладно, меня зовут Мег, счастлив?

-Пожалуй, - губы Кастиэля впервые за много дней трогает тень улыбки. Слабой, иррациональной.
– Все мы по-своему люди.
- Заткнись и пей…гуманист несчастный, - бормочет новоявленная Мег, прижимая к обветренным губам пленника горлышко бутылки.
Развязывать ему руки она не спешила, слишком много чести.
Он пьет жадно, как потерявшийся в пустыне путник, а когда заканчивает, Мэг, повинуясь внезапному порыву, стирает сбежавшие капли с его подбородка тыльной стороной ладони, пробует на вкус. Он не смущен, вовсе нет, светлые глаза даже светятся какой-то непонятной благодарностью, а так на нее смотрели редко, особенно в этих вот застенках.

И только когда она понимает, что зрительный контакт слишком затянулся, Мэг резко разворачивается, собираясь уходить.
-Что-то ты совсем разбаловался, пернатый.
На несколько недель она постарается забыть дорогу в его камеру.

Когда она в очередной раз появится на пороге, Кастиэля она не узнает. И когда он успел так постареть, превратиться в скелет, обтянутый кожей с запавшими глазами? И почему-то ее, привыкшую к самым разным адским картинам, от этого передергивает. А рука, сжимающая шприц, предательски дрогнет.
- Здравствуй, Мэг, - сорванным голосом проговорит Кастиэль, почти (ей послышалось, так ведь?) почти радостно, а на губах снова появится эта дурацкая и такая неуместная сейчас улыбка.
- А чего столько радости? – сухо бросит она в ответ. Холодно. Отстраненно. Как и положено в таких ситуациях. Ни в коем случае нельзя было улыбнуться в ответ, хотя сделать хотелось именно это.
– Можно подумать я Мать-Тереза.
Словно в доказательство собственных слов она помахала в воздухе шприцом, о предназначении которого Кастиэль знал слишком хорошо.
И если в ответном усталом взгляде и промелькнет разочарование, то всего на долю секунды.
- Ах, вот оно что. А я уж думал, ты воды принесешь, Мэг. А впрочем – пустое. К тому же именно ты единственный здесь человек, который не называет меня… - он напрягается, силясь вспомнить, - мерзким поганым ублюдком.
И вновь улыбнется. Как улыбается тот, кому больше нечего терять.
Черт, черт, черт. И почему именно ее послали на это проклятое задание?
Подойдя к ангелу, она рывком заставляет его подняться на ноги, подводит к стоящему в углу камеры железному креслу и накрепко приковывает к нему. Минутное дело, учитывая, что ангел, от слабости ли или добровольно, но даже не сопротивляется.
- Не дергайся, или будет гораздо больнее.

Она крепко держит его за подбородок, заставляя откинуть голову, и игла незамедлительно вонзается в шею, начиная медленно и неотвратимо лишать Кастиэля того немногого, что осталось от его благодати.
А он по-прежнему не сопротивляется, разве что прикрывает глаза от обрушившейся слабости.
На это неожиданно трудно смотреть.
И вообще - быть палачом никогда не было так трудно: неожиданно непредсказуемо трудно, отвратительно и даже больно.
И от этого охватывает страшная злость и она намеренно проникает глубже, чем планировала, на сей раз с радостью подмечая сжатые в кулаки до побелевших костяшек руки и тихий стон, сорвавшийся с губ.
Прекрасно.
Пусть мучается, в конце-то концов. Пусть возненавидит ее – как и полагалось в его положении. Хватит с нее этого культурного шока, этого непонятного необъяснимого гуманизма…..
Хватит.
Возобновившаяся боль снова прошивает правый глаз - что только усугубляет ситуацию.
Когда все заканчивается, она уже было оборачивается, чтобы выбраться из этой комнаты, но ее настигает тихое, чуть слышное.
- Мне так жаль тебя, Мэг.
Что? Какого дьявола? После всего произошедшего он ее еще и жалеет?!
-Хватит притворяться, пернатый… - рассерженно шипит она, схватив Кастиэля за воротник потрепанной рубашки и как следует встряхивая.
-Ты просто ломаешь комедию, чтобы я, если повезет, тебя пожалела и помогла отсюда выбраться, так ведь? А будь ты в форме и на свободе с удовольствием свернул бы мне шею! Так вот – не куплюсь. Не бывать этому. Скоро совет, на котором будут говорить о тебе, и я надеюсь, тебя поскорее отправят в мир иной.
Она останавливается, переводит дух, отчаянно ища в голубых затуманенных глазах подтверждение собственной правоты.
И не находит.
А Кастиэль лишь грустно улыбается вместо ответа, улыбается без тени насмешки.
-Вы демоны, совсем как люди. Вечно все усложняете. Мне жаль тебя, ибо как же тебе самой должно быть больно, чтобы причинять боль другим. Хотел бы я помочь, если б мог. Если б у меня было время. А еще… - взгляд ангела становится более внимательным, - а еще потому, что тебе и физически больно. Очень.

И правда. Правый глаз Мег, мучавший ее уже который месяц, периодически кровоточил и переставал видеть – совсем как сегодня.

-Ваш ангельский подарочек, - бормочет она в ответ, не решаясь до конца осмыслить только что сказанное.
- Я бы помог – у меня еще осталось немного сил. Освободи мне руки. Хотя бы одну.
-Чтобы ты попытался сбежать?
- Чтобы я попытался помочь.
Дуэли взглядов Мэг не выдерживает. В конце концов, попытка не пытка – и в следующую секунду освобожденная рука Кастиэля осторожно прижимается к ее виску.
Глаза пленника загораются слабым голубоватым светом, а от пальцев исходит живительная прохлада, словно они состоят изо льда.
А острая боль начинает потихоньку сходить на нет.
Никакого подвоха. Никакой лжи.
Он вообще лгать умеет?
-Помогло? – спросит он минутой позже.
Она уйдет, ничего не ответив.


С тех пор она ежедневно будет носить Кастиэлю воду, то и дело балуя парой глотков виски. Потому что для нее самой встречи эти станут тоже своего рода глотком свежего воздуха.

Ради них можно было регулярно отваживать охрану.
Ради них - притворяться, что от пленника удается добиться полезной информации.
Ради них лгать. Идти против своих.
Впрочем, категории «своих» и «чужих» уже давно успели стать расплывчатыми.

-Так что, по-твоему, все люди хорошие? – как-то недоверчиво спросит она, в один из тех вечеров, когда они будут сидеть в его камере и беседовать часы напролет. – Даже Аластор? Что-то другие крылатые твою точку зрения не сильно разделяют.

- Даже Аластор, - уверенно кивнет Кастиэль в ответ, - иногда мы просто делаем неправильный выбор, только и всего.
Она недоверчиво усмехнется, устало опуская голову Кастиэлю на плечо. Такие жесты успели стать привычными, само собой разумеющимися.
-Ты, конечно, тот еще безумец. Но, все же, что-то в этом безумии есть. И знаешь что? Тому человеку, которого ты спас, жутко повезло – иметь рядом такого ангела-хранителя. Дину Винчестеру. Он в безопасности, - поспешит добавить она, заметив, как изменилось лицо Кастиэля и нехотя добавляя, - я позаботилась.
-И кстати, у меня опять чертовски разболелся висок. Поможешь?
Она, оказывается, сильно скучала по холоду его ладони на собственных пылающих веках.
+++

В другой раз они отправятся в путешествие – единственно-возможное в стенах тюрьмы, астральное. И стоя на невероятной высоте на балконе миров, охватывая взором хрустальную цепочку рек и зигзаги горных кряжей, целую планету, населенную теми, кого, по сути, следовало бы ненавидеть, и от кого, как выяснилось, она не так-то сильно и отличалась, она впервые поймет, что «жизнь-как-чудо» не пустой звук. И если не поймет до конца, то хотя бы прочувствует пресловутое Кастиэлево безумие.


-Что-то случилось, Мэг? – озабоченно спросит он у нее в субботу, 15 ноября. В день, когда неожиданно и символично начнется страшный снежный буран.
В день, когда к нему спустится другая, неузнаваемая Мэг, не новая, научившаяся искренне улыбаться, но и не прежняя полная сарказма нигилистка.
Почти такая же бледная и утомленная, как и ее пленник.

Она промолчит, привычно опускаясь на пол рядом, все так же, не говоря ни слова, протянет ему флягу, полную чего-то гораздо более крепкого, чем обычно.

-Мэг? Я не хочу пить. Что?

-Тебя убьют завтра, Кас, – ответит она глухо и просто, словно говорила о погоде.
– Я была на совете. Я могла попробовать вмешаться, но… Я просто стояла. Стояла там, понимаешь. Страшно. Мне страшно стало, черт подери. Они смотрели на меня так, будто знают. Столько пар глаз, слишком много…
Она замолчит. Опустит голову на руки.
-Ну что, по-прежнему считаешь меня хорошим человеком, а? - с горечью проговорит она, не поднимая головы.
– Все-таки на то мы и демоны, все, что ты говорил – пустое. Ошибка, большая ошибка.
Кастиэль будет молчать долго, слишком долго, а потом, когда она уже захочет вновь заговорить, сделает то, чего она ожидала меньше всего. Обнимет.

Мэг никогда не обнимали раньше. Не так. Сжимали в объятиях в порыве страсти, да и частенько, но не так – мягко, почти неощутимо и целомудренно.

- Ты и так сделала слишком многое для меня. Я не ожидал и малой толики. Ты хорошая Мэг, лучше многих не-демонов. И не позволяй себе и другим говорить тебе обратное. Спасибо. За все.
А казнь….просто внуши себе, что ее не будет. Как и меня - не было.
И эти вот последние слова сбивают с ног снежной лавиной.

-Ты был, Кас, – с остервенением отчеканивает каждое слово Мэг, наконец глядя ему в глаза, непозволительно долго, словно пытаясь запомнить каждую прожилку радужки этих глаз, каждую черту изможденного бледного лица.
– Ты еще как БЫЛ. К сожалению или счастью - ты был.

И опять это сочувствие, столько треклятого сочувствия во взгляде, неужели он готов укрыть своим плащом весь чертов, не стоящий этого, населенный ублюдками мир?
Слишком невыносимо продолжать, невыносимо молчать, и она берет его лицо в ладони, обнимает за шею, порывисто прижимает к себе и делает единственно возможное для себя сейчас – целует, неосторожно, с остервенением, не сдерживаясь, словно не прося, а требуя, именно ТРЕБУЯ отпущения грехов.
Не сразу понимая, что им обоим пока еще нужно дышать.
Кастиэль начинает отвечать не сразу, неуверенно и неумело, но начинает.
- Я могу остановиться, если хочешь, - сдавленно шепчет она, потому что голос садится, потому что только сейчас она понимает как жизненно, до дрожи необходимо не видеть и слушать, а чувствовать, именно чувствовать этого непонятного и непонятого, но ставшего таким необходимым крылатого философа.

Но он только качает головой вместо ответа, и ей остается лишь мысленно извиниться за очередное совершаемое преступление.
А потом мысли заканчиваются.
Как и воздух, который она отчаянно ловит ртом в перерывах между поцелуями, солеными и острыми, как кровь и виски (хотя, почему как?) в перерывах между собственным хриплым шепотом «Не отпущу…не умирай…не уходи….ненавижу….боже, как же я ненавижу».
А он, сама мягкость в противовес шторму, гладит ее по темным растрепанным волосам, в то время как она продолжает разрушать остатки святости.
Влажные губы скользят по его шее, то и дело с остервенением прикусывая кожу, мочку уха, не боясь причинить вред больший, чем есть, руки пытаются расправиться с рубашкой, наконец, разрывая надоевшую ткань, пальцы очерчивают контуры мышц, вслепую запоминая каждый изгиб, потому что это чертов ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ и ей было мало, преступно мало.
А когда она расстегивает его брюки, пробирается под ткань, мешая сдвинуть бедра (потому что, черт дери, все мосты были уже давно сожжены), когда принимается медленно со знанием дела ласкать его, он вскоре сдается, подаваясь навстречу, шепчет что-то похожее на ее имя и это, черт дери, в тысячу раз лучше самых искушенных демонов, попадавшихся на ее пути.

- Мэг…
- Не проси…уже не остановлюсь.

И правда, уже не сможет. Не теперь, когда его глаза закатываются от неизведанных прежде эмоций, не теперь, когда он до боли вцепляется в ее руку, скорее направляя, нежели отталкивая.
Не теперь, когда лихорадит настолько, что еще чуть-чуть и кровь дойдет до точки кипения, убивая изнутри.
- Прости, пернатый….в очередной раз.

Со святостью покончено, и она накрывает его своим телом, на ходу стягивая через голову футболку, проклиная собственную неспособность избавиться от одежды силой мысли, проклиная необходимость и вовсе ее снимать, срывая все, что осталось.
И когда она перехватывает его руку, кладя себе на шею, от нее больше не веет холодом, словно бы Кастиэль впервые по-настоящему ожил. Пусть ненадолго. Путь в последний раз.

-Ты не обязан делать то, чего не хочешь, - пытается играть в благородство она, хотя держится из последних сил.
Но в ответ слышит лишь.

- Хочу. Хочу, Мэг. Покажи мне...

И, черт возьми, что-что, а это она может. Ведомая рука Кастиэля скользит вниз по ее телу, изучающе останавливается на груди, чуть царапает живот, ложится между бедер…
И достаточно снова посмотреть ему в глаза, чтобы понять, чертова святость никуда не ушла, она осталась там, во взгляде, трансформировавшись в какую-то непонятную необъяснимую нежность.
Во что-то совершенно запредельное.
Она не может больше ждать и, сжимая его подрагивающие бедра своими, впускает в себя, двигается слишком медленно, силясь растянуть во времени этот момент, заставляющий забыть о слишком многом. А ведь именно это сейчас так болезненно необходимо, так?
Это было гораздо больше, чем обычный зов плоти, Кастиэлем хотелось обладать во всех смыслах слова, не столько телом, сколько тем чистым лучезарным светом, который так притягивал, который хотелось сделать частью себя, чтобы…выжить, не пойти ко дну в этой демонической клоаке.

И она самозабвенно поглощает его свет вместе с дыханием, упивается поцелуями с привкусом металла, переплетает пальцы рук и прижимает запястья ангела к полу, словно на время ограничивая свободу, олицетворением которой (недостижимой для нее) он успел стать, зажимает его губы ладонью в момент, пожалуй, самой яркой кульминации, после которой просто обязано было отказать зрение.

Что и происходит, но на это абсолютно плевать - как и на все остальное.
- Простишь меня? - кажется, спрашивает она, когда снова может говорить.
Он отвечает не сразу, поднимает руку и стирает кровь с ее щеки тыльной стороной ладони.
-Давно простил, - с улыбкой падре отвечает он именно то, что ей в тот момент жизненно важно было услышать.









- Ты не должна этого делать, Мэг. Слишком опасно. Нельзя, нельзя, - будет повторять ангел, отчаянно пытаясь отговорить полубезумного демона, по непонятным для окружающих причинам решившего в ночь в субботы на воскресенье 16 ноября на свой страх и риск выпустить своего пленника.

-Они не поверят. Обвинят тебя. Их слишком много. Не надо. Это безумие.

-Безумие заразительно, пернатый. Уходи, пока можешь. Я задержу их, ничего. И найду тебя. Будем безумными вместе. А теперь уходи. Твоя миссия еще не окончена, Кас. Ради меня. Ради Дина. Ради кого-нибудь. Ну же!
И когда ангел Господень исчезнет за поворотом коридора, сжимая в руке ключ от потайного хода, она улыбнется.

Это было самое сложное и самое простое решение в жизни Мэг Мастерс.

---

Вот это видимо такая карма, да? Или мне мстит кто-то свыше, одно из двух. Потому что прошла неделя всего этого дерьма, а меня уже катастрофически не хватает. Не хватает и все тут. А вчера еще на ровном месте стало дико трудно говорить, совсем как лет пять назад, кашляю и все тут... А мне работать, блин, голосом, мне он, сука, нужен. Я мучаю домашних, как самая последняя тварь, которую надо изолировать от общества. Я ЗЛЮСЬ! Дико злюсь, до зубовного скрипа, главным образом на себя, ну тут уже не злость даже - а НЕНАВИСТЬ, хочется просто стереть в порошок это уебище. Иногда безумно хочется есть, но не часто, ибо на еду я тоже злюсь безмерно. Бутербродик в день - окей. Тарелка овсянки, иногда и того меньше. Но как_бэ, безрезультатно. Ну сколько можно, а? Ну я же не железная. Мне иногда предлагают поехать в Питер, в Европу, еще куда-нибудь, даже просто приехать ко мне, а я не ХОЧУ. Мне тупо по фигу. Давно я так не ненавидела собственное отражение, во всех смыслах слова.

---

Каждый год, 31 декабря...нет, в середине июля....и нет, не в баню, а ремонт. Большой и классный. А потом становится не красиво и не_классно. Совсем не классно, в моем "Сэмми-Винчестерском" стиле. Ну, здравствуй, дежа вю. Кто-то сегодня явно шокировал пассажиров в метро, да и пофиг, реветь полезно, "приучен бросать на палубу". А "Валокардин" штука слабенькая, но иногда хорошая, поэтому налакамшись аки котэ валерьянки и теперь ползаю. Вообще, было желание накатать в пустоту нечто ангстово-жуткое, о несправедливости бытия, но запал улетучился слишком быстро и теперь просто хочется спать... А завтра...завтра муа заставит себя поработать. Сделать ногти, а то ведь ни в какие ворота, а скоро театр!((( А еще муа будет улыбаться, потому что так надо. Потому что иначе никак, а все будет хорошо, обязательно будет.

---

Неожиданно, блин!!!)
Тряхнем же стариной)))

Как бэ Джим/Шерлок, PG, предРейхенбах, у кого-то утро и кого-то плющит

Эпистолярный бред, да


***

My dear Sherlock!

First and foremost – I hardly ever write letters, considering them to be old-fashioned sentimental bullshit. The only reason for doing it now is knowing too well that you will never have the opportunity to read it and that I will never have the opportunity to regret my own weakness. Wonder why, Sherly?

Because I’m planning something really WICKED . A new murder. Yours, this time. Accompanied by a tiny little additional element – another death. Mine.

I’m well aware that I have the reputation of mocking around most of the time. So let me be perfectly serious now – for once. One last time.

Why does it have to end this way? My, my…

The proper question would be – why did it have to start that way?

Why were two tormented crippled geniuses allowed to be born and roam this hell of a planet?

Because that’s what we are, Sherlock, part and parcel. Two outcast children on the fringes of a dying civilization surrounded by id…people with a zero ability to think and analyse.

Envied by most, despised by some, misunderstood by everyone.

Don’t you find it a tad unfair too, Sherlock?

You don’t, probably. Not any more. Now that you have a LIFE and a FAMILY.

Fate has been much more merciful with you - even though we both carry our scars, let it be insanity in my case and a complete social inadequacy in yours.

We are both lone wolves. With no real homeland, no real family bonds. Well, at least you have a faint shadow of a brother out there. And an absolutely priceless gem of a best friend.

I was not so lucky. Still alone, just so you know.

And, what a surprise - I’ve chosen the other way – not your righteous act of saving the world - just the opposite.

Would you consider it a clichéd and childish image of a villain? Have it your way, it’s up to you to interpret and draw conclusions.

I’m well aware of the choices I’ve made – rejecting society in a SLIGHTLY harsher way than you do.

To tell you the truth – I’m not exactly what you would call a humanist.

BUT - surprise, surprise - neither am I a villain.

Just like you – I couldn’t care less. I’ve simply outgrown the stage of wanting to HELP or LOVE.

Orphans don’t get much of those, do they?

Oh, never mind feeling sorry for the little tortured monster – he had it coming.

He still has the scars – physical as well as mental, be sure about that…

Of course, I took my revenge – on everyone.

And since then remained completely indifferent to the black pit that the world has always seemed to be to me.

Until recently. Until I first heard of one infamous character in this parody of a life-theatre.

You.

How shall I call you? My shadow? My twin? My reflection? My obsession?

The last term would probably be the best – as far as psychiatry goes.

The moment you appeared the world stopped being black and white. And life stopped being meaningless.

Suddenly it filled with emotions: suspicion, surprise, envy, hatred…as well as others that would be a “touching” nuisance to mention. Pleasant emotions. Warm emotions.

Everything at once – almost too much to bear – barely enough to make life worth living.

You see, fighting you was like breathing. Oxygen.

And poisonous gas.

Paradoxically, my feelings for you were both salvation and slow death.

Most painful, I admit. For many years.

And as much as I would want our little game to go on – I most unfortunately have to put an end to it. The only end I can think of.

Let’s call it self-preservation, because “I couldn’t take it anymore” would be far too melodramatic to fit my style.

Killing you and myself. At least – in my imagination.

Because I don’t doubt it for a minute that you will find a way out of it, that you’ll survive and continue astonishing the world with your unparalleled brilliance – which wouldn’t mean anything to me by that time.

It’s not about envy you see, not about hatred.

And as you will never see this letter – I can freely say it now – forgive me for all the pain I’m going to cause. For all the pain I have already caused.

You are not the one to blame, dear old Sherly.

How I wish we could have another conversation, another bitter and brilliant confrontation like we used too.

WE.

As if we were FRIENDS, something I never had and never will.

Pity.

Yet, I’ve said more than enough.

I won’t end it with a pompous heavy phrase like: I hate you Sherlock Holmes. But love you too - my beloved, perfect enemy.

Even though it might just as well be true.

Just do one little thing for me, will you?

Defeat me. Please. Go on living.

So that you can still be your snobbish, haughty, absolutely impossible self.

P.S: Give my love to Watson, he’ll be soooo pleeeased.

See you in another life. When we are both cats.

JM

---

Whining post

Wonder why the only reason I go to diary.ru is to leave random whiney shitty messages. Anyways...it's one of those days when you're just...drained, with ALL the energy sucked out of you, leaving behind something bitter, cold and fucking unpleasant. Me_sofa_my shows_ Another year, another renovation. Just too damn similar. I just don't want another...well..."summer". I'm just too tired to take it right now. Maybe somebody's just punishing me for the sins I haven't committed. OK, then. #alwayskeepfighting

---

О конфликте поколений

Итак, Кроуфорд упорно зазывает в гости. А поскольку головы нет - то хочется как бэ паковать чемодан. Но светлые помыслы уперлись о железобетонную стену. "Ты его совсем не знаешь", "Подозрительный тип" и "Нет, мы тебя не отпустим так далеко". Ну господа хорошие...(( И это говорят люди, которые муа 12летнюю, плачущую и упирающуюся, отправляли на месяц (!) одну (!!) насильно (!!!) в Сомерсет, мотивируя это тем что дитЕ должно привыкать к "взрослой самостоятельной жизни". Муа в возмущении. Это и есть конфликт поколений, да?

---

Июль

Терпение лопнуло - и муа пришла к выводу, что если после двухнедельной ссылки на природу я выживу, то свалить куда-нибудь будет просто жизненно необходимо. Ибо даже докторша долго и нудно говорила, про "смотреть на природу и чем дольше, тем лучше". Природы не хочется, хочется просто сменить обстановку. И небоскребов...много чего хочется, и есть шанс, что в новых, мать их, очках я эту красоту даже как следует увижу. Поэтому на повестке дня 1) выжить 2) окончательно разобраться с ДЖИБОм. Кстати о ДЖИБе уже можно эпичные саги слагать. Потому что - НЕ СМЕШНО господа. По свидетельствам друзей - в Сбербанке персонал думает жопой. По свидетельствам знакомых с фейсбука - местные банки мучали несчастных часа два (!!!) - и это в цивилизованной-то Европе. По личному , наконец, опыту, еще один цивилизованный банк пишет долбанное извинение, говоря, что платеж может быть задержан! Они там совсем охренели, да? Напрашивается вывод - мировая банковская система действительно в той самой пресловутой ЖОПЕ и скоро грядет конец света. 3) вернувшись в Москву первым делом заобнимать всех своих друзей, потому что скучаю невозможно....просто нереально уже)) 4) а в августе уже грядет фэндомная вечеринка!!!

---

Ангст моуд он

Плохо быть мной. Потому что обострение привязанностей почему-то происходит когда ты на чертовой даче с больными глазами в гордом одиночестве глушишь виски. И потому, что Кроуфорд не поедет в Рим. Потому, что проблемы, потому что далеко лететь и прочие плюшки. Что ж , в таком случае - далеко лететь придется мне. Подумаешь, 15 часов пути....

---

О Суперконе))

Я человек внезапный ^_^ И все так же внезапно узрев дней пять назад совершенно прекрасные фотографии sugarsfarewell, окончательно поняла, что без Суперкона в Риме в следующем году я не переживу. И собственно - реализую, несмотря на все трудности. Потому что голова....потому что она была в облаках. В результате, 14 июня уже регистрация и...боже-боже, к таким быстрым срокам жизнь меня не готовила...)))))

---

А я сегодня щастлифф)) Совершенно бешено и иррационально. До дурацкой улыбки от уха до уха и напевания чего-то себе под нос. Хоть это вряд ли к чему-то приведет, хоть это не совсем правильно, наверное, и вряд ли закончится хорошо, да и вообще...) ну и пофиг! Буду просто радоваться....

---

Listen to me, you’ve got this dark pit inside you.
I know. Believe me, I know. But that doesn’t mean you have to fall into it.





В который раз убеждаюсь, что я виртуоз в создании красивой картинки. За неделю резюмирую: одна потрясающая фэндомная вечеринка с кучей сувенирки и очешуенной просто компанией, два похода в театр (один неудачный) и три - в кино, очередной маниакальный по размерам заказ на мешок кремов Holy Land (Degre как всегда экономит, да))), кажется еще_какие_то_покупки. Плюс я, кажется, дописала, мать его, свой учебник Edutainment (а ночь на что?)) Короче - хорошая мина при плохой игре, как и всегда. А все это, оказывается, чтобы хоть чем-то забить внутреннюю пустоту, которая по ночам особенно кусачая...

---

Просто шикарная мультифандомка!)))

---

Снова сижу и пью кофе. Разный и вкусный. Скоро лопну... Зато Сэмифер пишется как по маслу)

---

Итак, безумие прогрессировало. А все потому, что по ночам надо спать... ПС: уррра, я научилась прятать текст под кат))

Название: Одержимость
Автор: Degre
Пейринг/Персонажи: Абаддон/Дин Винчестер
Категория: гет (!), как бэ PWP
Рейтинг: R
Саммари: пост 3 сезон. Дин вполне себе канонично отправляется в Ад, но список его тюремщиков Аластором не ограничивается. Slight AU
Примечание: мракобесие, пыточки и морекрови)

Одержимость бывает разной.

Но это всегда сильнодействующий опасный наркотик, опьяняющий и ненавистный. Страшный. Одержимость делает нас рабами собственных мыслей и желаний, гипертрофированно сужая восприятие реальности до чего-то одного. Идеи. Веры. Человека. И трудно сказать наверняка, какая из этих форм страшнее. И какая делает нас чем-то гораздо меньшим, чем человек.

Впрочем, Абаддон никогда и не была человеком. И с понятием одержимости была знакома только из уст помешанных на экзорцизме священников, которые, в свою очередь, жили после таких диалогов с трудом и недолго.

И она уж точно не ожидала, что это понятие будет применимо к ней самой в связи с самой безликой и жалкой категорией представителей рода человеческого – лже-праведниками, отправленными в пекло.

Винчестеры. Не было ни одного демона в Преисподней, не знающего этого имени, не алчущего если не душ этих дерзких охотников, то хотя бы их крови. Впрочем, крови Абаддон жаждала всегда. А тут – после стольких лет, знаменитый Дин Винчестер жертвует собой ради младшего брата с душещипательным благородством и привычной самоубийственной глупостью.

Триумф. Праздник. Эйфория. А потом – легкая зависть от того, что по несправедливому стечению обстоятельств именно Аластору всегда достаются самые лакомые кусочки человеческого террариума. Непорядок. Бунт на корабле.

От силы час уходит на разговор по душам с главным Торквемадой преисподней, чтобы человек был окончательно и бесповоротно передан в ее юрисдикцию. И правда, спорить с Рыцарями Ада было губительно для жизни, здоровья и спокойного сна.

При первой же встрече становится очевидным – Аластор уже как следует поработал над охотником. И хотя, по мнению Аббадон, не было ничего прекрасней и изысканней изощренных пыток над слабеющим человеческим телом – измываться над человеческой душой было куда как приятнее.

Отныне дыба станет для охотника родным домом, так что пусть привыкает. И по брошенному на нее взгляду, отчаянно-яростному, Аббадон с кристальной ясностью осознает – привыкнет. О, она любила образцы стойкости – ломать их было гораздо интересней, да и требовало гораздо более творческого подхода.

-Дин, Дин, Дин…. Добро пожаловать. Боюсь, это надолго, - собственный голос сочится сладким ядом, лишая воли. Лишая воли всех, кроме Винчестера.

- Отправляйся в ад, тварь черноглазая. Ой, прости, запамятовал. Ты и так там прописана.

«А с этих потрескавшихся окровавленных губ сорвется еще не одна насмешка, прежде чем откажут голосовые связки», - саркастически приподняв бровь, думает Аббадон.

О, она слишком хорошо знакома с человеческой анатомией. И болевым порогом. И с массой других чудесных вещей под массой других имен, и этих знаний достаточно, чтобы даже Рихарда Зорге заставить унижаться, умоляя о пощаде.

Работа обещала быть плодотворной…







Вопреки всем ожиданиям и подтверждая самые худшие опасения, Винчестер оказывается слишком крепким орешком. Настолько крепким, что это постепенно, день за днем выводит из привычной невозмутимости, заставляя увлекаться, заинтересовываясь подопытным материалом все больше и больше. Уничтожение всегда оборачивалось крайне захватывающим процессом.

Но охотник все не сдавался, хотя возможности «адской» регенерации открывали огромный простор для фантазии. Скажем, сердце можно было вырезать в буквальном смысле слова, любуясь им, словно сочащимся алым соком гранатом – и то была лишь вершина айсберга. Но зеленые глаза пленника смотрели все так же безучастно-презрительно.
Пока оставались в глазницах, разумеется, или не закатывались от невыносимой боли, к которой привыкнуть было не под силу даже легендарному Винчестеру.


А дни все тянулись, плавно перетекая в месяцы и ежедневные визиты в камеру стали привычной частью распорядка дня. Спуститься в казематы по скользким каменным ступеням, в качестве легкого кивка тенденциям современности иронично сжимая в руке пластиковый стаканчик с кофе. Который забавы ради порой выплескивался в лицо пленнику, разнообразя скучную вереницу серной кислоты, святой воды и прочей полезной мерзости.

-Ну, с пробуждением, охотник. Кошмары не мучили, надеюсь? Вот и прекрасно. Повторяю уже порядком надоевший вопрос: ты согласен вступить в наши ряды? Да или нет?

Ответа она уже не слушает, приученная к тому, что сейчас с бледных губ сорвется знакомое: - Да пошла ты. Сука…

Хотя голос уже и звучал иначе: слишком часто охотнику острастки ради перерезали горло.

- Какой текст, какие слова! Нехорошо, радость моя. Что ж…приступим.

И в ту же секунду кинжал вонзается в зажившее за ночь теплое податливое тело.

Иногда он кричит – хоть и бывает это уже под конец «рабочего дня». Тогда, когда ни одно живое существо не способно физически сдержаться и полукрик-полухрип гулким эхом отражается от стен камеры.

И только тогда Аббадон понимает, что на сегодня хватит.

Что можно приступить к части, которая мистическим образом в последнее время стала любимой частью ежедневной рутины.
Когда можно освободить исполосованные руки от стали оков, позволив телу обессиленно рухнуть на пол, чтобы потом с пугающей осторожностью уложить голову пленника к себе на колени, медленно и вдумчиво изучая кончиками пальцев черты изможденного лица, вслепую считывая изгиб губ, впалые щеки и прикрытые веки. Чтобы потом, скорее из стратегических соображений, чем по доброте душевной, прокусить собственное запястье, позволяя темной алой жидкости стекать на губы Винчестера. С непонятным наслаждением наблюдать, как губы эти приоткрываются, слизывая первые капли спасительного сатанинского противоядия, скользят по коже запястья, намертво припечатываясь к нему в попытке…выжить. Дышать. Жить.

Именно в один из таких моментов Аббадон понимает, что окончательно и бесповоротно больна. Одержима и заражена. И это доводит до исступления и ярости, как и любая непозволительная роскошь, под названием – потеря контроля.


Она не спустится в камеру на следующее утро. И следующее и следующее. Лишь неделю спустя, Аббадон почтит своим присутствием прозябающего в забвении и одиночестве пленника. И когда Винчестер поднимет голову, с недоверием глядя на демоницу как на горячечный мираж, она впервые прочтет в упрямых зеленых глазах эмоцию, отличную от привычного наигранного равнодушия.

- Соскучился по мне? Или по моему ножу? – промурлыкает она, а Винчестер только фыркнет в ответ.

- Ишь, чего выдумала. А я уж было решил, что ваша черноглазая братия устала со мной забавляться. Все равно толку никакого.

А затем он улыбается - криво и неестественно, но впервые за много дней, а глаза твердят совсем обратное. Твердят о невыносимости темноты на месяцы…годы….века? Черт их разберет, этих людей.

-А я больше не уйду. Может быть. Буду измываться над тобой вечно. Как тебе?

-Что ж…попробуй.

Нет бы просто сказал «да», несчастный охотник. Зачем ты делаешь себе только хуже?

-Еще немного, и я поверю, что тебе здесь не так уж и не нравится, Винчестер. И, знаешь, тебя можно понять. Никакой ответственности. Никакого страха: за брата, за никчемное человечество. Ведь самое страшное уже произошло, куда уж хуже? Ты прав Дин, тысячу раз прав. Так что, почему бы просто не сдаться?

Сегодня ее голос звучит иначе – мягко, по-змеиному увещевательно, словно голос Аспида в Эдемском саду, и это нечто большее, чем просто смена техники ведения допроса и вербовки. Демоница всегда была собственницей, и далеко не Аду она уговаривает присягнуть сейчас.

- Только тогда ты будешь по-настоящему свободен.

«И я тоже».


Голос переходит в гипнотический шепот, она подходит ближе, к уже привычно распятому на дыбе Винчестеру, почти вплотную, подавляя самим своим присутствием и обжигая чужое лицо собственным дыханием. Дуэль взглядов, холод клинка, прижатого к покрытой шрамами груди. Никто не собирался капитулировать – ни один из них и от этого сходства хотелось смеяться…или плакать.

- Как же хочется вырезать твое сердце, - выдыхает ему в губы Аббадон. И разумнее всего сделать именно это: терзать такую хрупкую и такую уязвимо-человеческую плоть, постепенно уничтожая душу, доводить до беспамятства, до точки невозврата.

Но одержимость вновь вступает в свои права, диктует иные правила игры и демоница порывисто наклоняется к Винчестеру, завладевая его губами. Не поцелуй в полном смысле слова, ни капли нежности, ни единой уступки – с обеих сторон. Только неослабевающая обоюдная борьба – с собой и друг другом.

«Сдайся, Дин. К чему это глупое притворство? Тебе ведь больно. Страшно. Хочется забыться».

Кажется, демоница шепчет это вслух, насильно размыкая упрямо сжатые губы Винчестера и углубляя поцелуй, прикусывая изувеченную нижнюю губу и делясь собственным дыханием.

Кислорода нет. Атмосфера отключена за неуплату – и на это глубоко наплевать: воздух полон душным безумием, приторным запахом пудры и крови, металлический привкус смешивается с тошнотворно-сладким и заполняет все вокруг, дыхание вырывается шумно и стремительно.

- Не надо.

Она выходит из ступора, вслушиваясь в непривычные ноты услышанного. Не надо? Что, слишком отвратительная она - эта зависимость? Это ведь именно она, обоюдная зависимость, от ежедневных бесконечных истязаний, от НЕодиночества, от редких звуков голоса: ее – саркастично-насмешливого и его – ей под стать.


- Замолчи. Это был приказ.

Пальцы ложатся на горло, скользкое от жара и крови, чуть сжимают, заставляя протестующее застонать. Хотя протестующее ли? Это всего лишь очередной шажок к чертовой долгожданной свободе, когда черные блики чайками заполоняют поле зрения, а разум охватывает предсмертная эйфория.

Нет. Рано. Рано умирать.

Слишком многое еще недосказано, не прочувствовано. Не разрушено.

Зеленый расфокусированный взгляд встречается с ее, и ее глаза в ответ загораются опасным голодным огнем. Молчи…

Нож вонзается в грудь совсем как тогда – в самый первый раз, но не так глубоко и опасно, хотя какая может быть опасность, когда ты УЖЕ мертв?

Ледяная почти сталь стремительно нагревается, и еще один тихий стон срывается с губ охотника.

-Боль чувствуешь всегда, Дин. Но ее не надо бояться.

-Тварь, - шипит в ответ Винчестер, скорее по инерции, но когда в очередной раз их губы встречаются, он неожиданно перехватывает инициативу, вкладывая в этот простой жест всю свою ненависть, боль и одиночество, прокусывая насквозь ненавистные губы и уподобляясь….уподобляясь, черт возьми.

Но ей мало. Градус одержимости нарастает, и сейчас хочется стереть Винчестера в порошок, создав из пепла новое существо, не вызывающее ничего кроме физического отвращения. Или на худой конец – равнодушия. Хотя нет…лучше стереть в порошок и поставить драгоценную урну на алтарь собственной слабости.

-Проклятый человек, - хрипло шепчет Аббадон, жадно касаясь губами раненой кожи на груди, с остервенением сумасшедшей скользя кончиками пальцев по уже зарубцевавшимся шрамам, изучая, исследуя, гладя, подчиняя. Хотелось познавать, уничтожать, разбирать на атомы и создавать заново. Почувствовать себя Господом Богом.

И видимо, не ей одной. Мышцы охотника напрягаются под ее пальцами, все еще привязанные к основанию дыбы руки судорожно сжимаются в кулаки.

Держится. Но уже из последних сил.

- Когда-нибудь я разорву тебя на части, - глухо обещает Винчестер, когда демоница прижимается к нему всем телом, заражая собственным лихорадочным теплом.

-Что ж, тогда мы будем квиты.

Она улыбается, глядя ему в глаза.

Oh, how I want to see you coming undone. Being torn apart and losing the last shreds of your humanity. My enemy. My sin. My obsession.

И когда она медленно сползает на пол, опускаясь на колени, когда проводит всезнающими руками по чуть дрожащим бедрам человека, который сейчас не в состоянии не только сопротивляться, но даже стоять без посторонней помощи, он смотрит на нее все с той же отчаянной ненавистью.

А потом закрывает глаза. Чтобы не видеть, как чужие чертовски умелые пальцы ласкают его, медленно, не торопясь и продлевая обоюдную агонию.

Легкий шорох ткани – и вскоре он уже полностью обнажен и беззащитен.

И это начало конца.

- Бедный, бедный Дин. Комплекс вины тут вряд ли поможет. Слишком поздно – так что позволь себе просто… быть.

И снова – голос и улыбка Аспида.

А Винчестер все так же упрямо молчит, словно давая обещание не издать ни звука. Что ж, посмотрим, радость моя.

Молчит и тогда, когда кроваво-красные губы демоницы наконец касаются горячей напряженной плоти, все так же неспешно дразня, доводя измученный организм до исступления, когда острые ногти, больше напоминающие когти хищного зверя, вонзаются в бедра, а охотник с чуть слышным стоном подается навстречу, окончательно признавая собственное падение.

А Аббадон смеется про себя. Одержимость не побеждена – но взята под контроль, как минимум.

- Скажи «да», Дин. Просто скажи «да».

Она останавливается лишь тогда, когда Рубикон окончательно перейден, а ее несчастный пленник уже не может контролировать ни эмоции, ни слова.

Ничего вообще.

Некуда бежать.

-Да…черт подери…

Скорее шелест, чем шепот, меньше всего напоминающий человеческий голос. И только тогда она сжаливается….





Когда все кончено, он не смотрит ей в глаза. Куда угодно, но только не в них. «Боишься увидеть собственное отражение, Дин? Безоговорочную капитуляцию? А может что-то иное, куда более страшное?»

Хотя одна выигранная битва – еще не победа во всей войне.

-Ненавижу тебя.

-А я тебя, – Аббадон прижимается к его виску в неожиданно-целомудренном жесте, полном необъяснимой нежности милосердного палача. – Ненавижу больше всего на свете.

---

пытаюсь освоить дайрик, параллельно ища фанмикс для моего обожаемого пэйринга))



Прослушать или скачать Tatu Perfect Enemy бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать I Hate Everything About You бесплатно на Простоплеер



Прослушать или скачать Digital Daggers The Devil Within бесплатно на Простоплеер



Прослушать или скачать Face to Face бесплатно на Простоплеер

---

Пытаюсь пообедать....кофе не несут уже полчаса....спагетти кончились, круассаны кончились. Муа голодный и злой, воть(((

---

Окончательно и бесповоротно влюблена в ( о ужас) гетный редкий пэйринг))) Утро прошло за чтением фиков, которых так мааало...) А вот ЕДИНСТВЕННЫЙ найденный по ним клип))