Итак, безумие прогрессировало. А все потому, что по ночам надо спать... ПС: уррра, я научилась прятать текст под кат))
Название: Одержимость
Автор: Degre
Пейринг/Персонажи: Абаддон/Дин Винчестер
Категория: гет (!), как бэ PWP
Рейтинг: R
Саммари: пост 3 сезон. Дин вполне себе канонично отправляется в Ад, но список его тюремщиков Аластором не ограничивается. Slight AU
Примечание: мракобесие, пыточки и морекрови)
читать дальше
Название: Одержимость
Автор: Degre
Пейринг/Персонажи: Абаддон/Дин Винчестер
Категория: гет (!), как бэ PWP
Рейтинг: R
Саммари: пост 3 сезон. Дин вполне себе канонично отправляется в Ад, но список его тюремщиков Аластором не ограничивается. Slight AU
Примечание: мракобесие, пыточки и морекрови)
читать дальше
Одержимость бывает разной.
Но это всегда сильнодействующий опасный наркотик, опьяняющий и ненавистный. Страшный. Одержимость делает нас рабами собственных мыслей и желаний, гипертрофированно сужая восприятие реальности до чего-то одного. Идеи. Веры. Человека. И трудно сказать наверняка, какая из этих форм страшнее. И какая делает нас чем-то гораздо меньшим, чем человек.
Впрочем, Абаддон никогда и не была человеком. И с понятием одержимости была знакома только из уст помешанных на экзорцизме священников, которые, в свою очередь, жили после таких диалогов с трудом и недолго.
И она уж точно не ожидала, что это понятие будет применимо к ней самой в связи с самой безликой и жалкой категорией представителей рода человеческого – лже-праведниками, отправленными в пекло.
Винчестеры. Не было ни одного демона в Преисподней, не знающего этого имени, не алчущего если не душ этих дерзких охотников, то хотя бы их крови. Впрочем, крови Абаддон жаждала всегда. А тут – после стольких лет, знаменитый Дин Винчестер жертвует собой ради младшего брата с душещипательным благородством и привычной самоубийственной глупостью.
Триумф. Праздник. Эйфория. А потом – легкая зависть от того, что по несправедливому стечению обстоятельств именно Аластору всегда достаются самые лакомые кусочки человеческого террариума. Непорядок. Бунт на корабле.
От силы час уходит на разговор по душам с главным Торквемадой преисподней, чтобы человек был окончательно и бесповоротно передан в ее юрисдикцию. И правда, спорить с Рыцарями Ада было губительно для жизни, здоровья и спокойного сна.
При первой же встрече становится очевидным – Аластор уже как следует поработал над охотником. И хотя, по мнению Аббадон, не было ничего прекрасней и изысканней изощренных пыток над слабеющим человеческим телом – измываться над человеческой душой было куда как приятнее.
Отныне дыба станет для охотника родным домом, так что пусть привыкает. И по брошенному на нее взгляду, отчаянно-яростному, Аббадон с кристальной ясностью осознает – привыкнет. О, она любила образцы стойкости – ломать их было гораздо интересней, да и требовало гораздо более творческого подхода.
-Дин, Дин, Дин…. Добро пожаловать. Боюсь, это надолго, - собственный голос сочится сладким ядом, лишая воли. Лишая воли всех, кроме Винчестера.
- Отправляйся в ад, тварь черноглазая. Ой, прости, запамятовал. Ты и так там прописана.
«А с этих потрескавшихся окровавленных губ сорвется еще не одна насмешка, прежде чем откажут голосовые связки», - саркастически приподняв бровь, думает Аббадон.
О, она слишком хорошо знакома с человеческой анатомией. И болевым порогом. И с массой других чудесных вещей под массой других имен, и этих знаний достаточно, чтобы даже Рихарда Зорге заставить унижаться, умоляя о пощаде.
Работа обещала быть плодотворной…
Вопреки всем ожиданиям и подтверждая самые худшие опасения, Винчестер оказывается слишком крепким орешком. Настолько крепким, что это постепенно, день за днем выводит из привычной невозмутимости, заставляя увлекаться, заинтересовываясь подопытным материалом все больше и больше. Уничтожение всегда оборачивалось крайне захватывающим процессом.
Но охотник все не сдавался, хотя возможности «адской» регенерации открывали огромный простор для фантазии. Скажем, сердце можно было вырезать в буквальном смысле слова, любуясь им, словно сочащимся алым соком гранатом – и то была лишь вершина айсберга. Но зеленые глаза пленника смотрели все так же безучастно-презрительно.
Пока оставались в глазницах, разумеется, или не закатывались от невыносимой боли, к которой привыкнуть было не под силу даже легендарному Винчестеру.
А дни все тянулись, плавно перетекая в месяцы и ежедневные визиты в камеру стали привычной частью распорядка дня. Спуститься в казематы по скользким каменным ступеням, в качестве легкого кивка тенденциям современности иронично сжимая в руке пластиковый стаканчик с кофе. Который забавы ради порой выплескивался в лицо пленнику, разнообразя скучную вереницу серной кислоты, святой воды и прочей полезной мерзости.
-Ну, с пробуждением, охотник. Кошмары не мучили, надеюсь? Вот и прекрасно. Повторяю уже порядком надоевший вопрос: ты согласен вступить в наши ряды? Да или нет?
Ответа она уже не слушает, приученная к тому, что сейчас с бледных губ сорвется знакомое: - Да пошла ты. Сука…
Хотя голос уже и звучал иначе: слишком часто охотнику острастки ради перерезали горло.
- Какой текст, какие слова! Нехорошо, радость моя. Что ж…приступим.
И в ту же секунду кинжал вонзается в зажившее за ночь теплое податливое тело.
Иногда он кричит – хоть и бывает это уже под конец «рабочего дня». Тогда, когда ни одно живое существо не способно физически сдержаться и полукрик-полухрип гулким эхом отражается от стен камеры.
И только тогда Аббадон понимает, что на сегодня хватит.
Что можно приступить к части, которая мистическим образом в последнее время стала любимой частью ежедневной рутины.
Когда можно освободить исполосованные руки от стали оков, позволив телу обессиленно рухнуть на пол, чтобы потом с пугающей осторожностью уложить голову пленника к себе на колени, медленно и вдумчиво изучая кончиками пальцев черты изможденного лица, вслепую считывая изгиб губ, впалые щеки и прикрытые веки. Чтобы потом, скорее из стратегических соображений, чем по доброте душевной, прокусить собственное запястье, позволяя темной алой жидкости стекать на губы Винчестера. С непонятным наслаждением наблюдать, как губы эти приоткрываются, слизывая первые капли спасительного сатанинского противоядия, скользят по коже запястья, намертво припечатываясь к нему в попытке…выжить. Дышать. Жить.
Именно в один из таких моментов Аббадон понимает, что окончательно и бесповоротно больна. Одержима и заражена. И это доводит до исступления и ярости, как и любая непозволительная роскошь, под названием – потеря контроля.
Она не спустится в камеру на следующее утро. И следующее и следующее. Лишь неделю спустя, Аббадон почтит своим присутствием прозябающего в забвении и одиночестве пленника. И когда Винчестер поднимет голову, с недоверием глядя на демоницу как на горячечный мираж, она впервые прочтет в упрямых зеленых глазах эмоцию, отличную от привычного наигранного равнодушия.
- Соскучился по мне? Или по моему ножу? – промурлыкает она, а Винчестер только фыркнет в ответ.
- Ишь, чего выдумала. А я уж было решил, что ваша черноглазая братия устала со мной забавляться. Все равно толку никакого.
А затем он улыбается - криво и неестественно, но впервые за много дней, а глаза твердят совсем обратное. Твердят о невыносимости темноты на месяцы…годы….века? Черт их разберет, этих людей.
-А я больше не уйду. Может быть. Буду измываться над тобой вечно. Как тебе?
-Что ж…попробуй.
Нет бы просто сказал «да», несчастный охотник. Зачем ты делаешь себе только хуже?
-Еще немного, и я поверю, что тебе здесь не так уж и не нравится, Винчестер. И, знаешь, тебя можно понять. Никакой ответственности. Никакого страха: за брата, за никчемное человечество. Ведь самое страшное уже произошло, куда уж хуже? Ты прав Дин, тысячу раз прав. Так что, почему бы просто не сдаться?
Сегодня ее голос звучит иначе – мягко, по-змеиному увещевательно, словно голос Аспида в Эдемском саду, и это нечто большее, чем просто смена техники ведения допроса и вербовки. Демоница всегда была собственницей, и далеко не Аду она уговаривает присягнуть сейчас.
- Только тогда ты будешь по-настоящему свободен.
«И я тоже».
Голос переходит в гипнотический шепот, она подходит ближе, к уже привычно распятому на дыбе Винчестеру, почти вплотную, подавляя самим своим присутствием и обжигая чужое лицо собственным дыханием. Дуэль взглядов, холод клинка, прижатого к покрытой шрамами груди. Никто не собирался капитулировать – ни один из них и от этого сходства хотелось смеяться…или плакать.
- Как же хочется вырезать твое сердце, - выдыхает ему в губы Аббадон. И разумнее всего сделать именно это: терзать такую хрупкую и такую уязвимо-человеческую плоть, постепенно уничтожая душу, доводить до беспамятства, до точки невозврата.
Но одержимость вновь вступает в свои права, диктует иные правила игры и демоница порывисто наклоняется к Винчестеру, завладевая его губами. Не поцелуй в полном смысле слова, ни капли нежности, ни единой уступки – с обеих сторон. Только неослабевающая обоюдная борьба – с собой и друг другом.
«Сдайся, Дин. К чему это глупое притворство? Тебе ведь больно. Страшно. Хочется забыться».
Кажется, демоница шепчет это вслух, насильно размыкая упрямо сжатые губы Винчестера и углубляя поцелуй, прикусывая изувеченную нижнюю губу и делясь собственным дыханием.
Кислорода нет. Атмосфера отключена за неуплату – и на это глубоко наплевать: воздух полон душным безумием, приторным запахом пудры и крови, металлический привкус смешивается с тошнотворно-сладким и заполняет все вокруг, дыхание вырывается шумно и стремительно.
- Не надо.
Она выходит из ступора, вслушиваясь в непривычные ноты услышанного. Не надо? Что, слишком отвратительная она - эта зависимость? Это ведь именно она, обоюдная зависимость, от ежедневных бесконечных истязаний, от НЕодиночества, от редких звуков голоса: ее – саркастично-насмешливого и его – ей под стать.
- Замолчи. Это был приказ.
Пальцы ложатся на горло, скользкое от жара и крови, чуть сжимают, заставляя протестующее застонать. Хотя протестующее ли? Это всего лишь очередной шажок к чертовой долгожданной свободе, когда черные блики чайками заполоняют поле зрения, а разум охватывает предсмертная эйфория.
Нет. Рано. Рано умирать.
Слишком многое еще недосказано, не прочувствовано. Не разрушено.
Зеленый расфокусированный взгляд встречается с ее, и ее глаза в ответ загораются опасным голодным огнем. Молчи…
Нож вонзается в грудь совсем как тогда – в самый первый раз, но не так глубоко и опасно, хотя какая может быть опасность, когда ты УЖЕ мертв?
Ледяная почти сталь стремительно нагревается, и еще один тихий стон срывается с губ охотника.
-Боль чувствуешь всегда, Дин. Но ее не надо бояться.
-Тварь, - шипит в ответ Винчестер, скорее по инерции, но когда в очередной раз их губы встречаются, он неожиданно перехватывает инициативу, вкладывая в этот простой жест всю свою ненависть, боль и одиночество, прокусывая насквозь ненавистные губы и уподобляясь….уподобляясь, черт возьми.
Но ей мало. Градус одержимости нарастает, и сейчас хочется стереть Винчестера в порошок, создав из пепла новое существо, не вызывающее ничего кроме физического отвращения. Или на худой конец – равнодушия. Хотя нет…лучше стереть в порошок и поставить драгоценную урну на алтарь собственной слабости.
-Проклятый человек, - хрипло шепчет Аббадон, жадно касаясь губами раненой кожи на груди, с остервенением сумасшедшей скользя кончиками пальцев по уже зарубцевавшимся шрамам, изучая, исследуя, гладя, подчиняя. Хотелось познавать, уничтожать, разбирать на атомы и создавать заново. Почувствовать себя Господом Богом.
И видимо, не ей одной. Мышцы охотника напрягаются под ее пальцами, все еще привязанные к основанию дыбы руки судорожно сжимаются в кулаки.
Держится. Но уже из последних сил.
- Когда-нибудь я разорву тебя на части, - глухо обещает Винчестер, когда демоница прижимается к нему всем телом, заражая собственным лихорадочным теплом.
-Что ж, тогда мы будем квиты.
Она улыбается, глядя ему в глаза.
Oh, how I want to see you coming undone. Being torn apart and losing the last shreds of your humanity. My enemy. My sin. My obsession.
И когда она медленно сползает на пол, опускаясь на колени, когда проводит всезнающими руками по чуть дрожащим бедрам человека, который сейчас не в состоянии не только сопротивляться, но даже стоять без посторонней помощи, он смотрит на нее все с той же отчаянной ненавистью.
А потом закрывает глаза. Чтобы не видеть, как чужие чертовски умелые пальцы ласкают его, медленно, не торопясь и продлевая обоюдную агонию.
Легкий шорох ткани – и вскоре он уже полностью обнажен и беззащитен.
И это начало конца.
- Бедный, бедный Дин. Комплекс вины тут вряд ли поможет. Слишком поздно – так что позволь себе просто… быть.
И снова – голос и улыбка Аспида.
А Винчестер все так же упрямо молчит, словно давая обещание не издать ни звука. Что ж, посмотрим, радость моя.
Молчит и тогда, когда кроваво-красные губы демоницы наконец касаются горячей напряженной плоти, все так же неспешно дразня, доводя измученный организм до исступления, когда острые ногти, больше напоминающие когти хищного зверя, вонзаются в бедра, а охотник с чуть слышным стоном подается навстречу, окончательно признавая собственное падение.
А Аббадон смеется про себя. Одержимость не побеждена – но взята под контроль, как минимум.
- Скажи «да», Дин. Просто скажи «да».
Она останавливается лишь тогда, когда Рубикон окончательно перейден, а ее несчастный пленник уже не может контролировать ни эмоции, ни слова.
Ничего вообще.
Некуда бежать.
-Да…черт подери…
Скорее шелест, чем шепот, меньше всего напоминающий человеческий голос. И только тогда она сжаливается….
Когда все кончено, он не смотрит ей в глаза. Куда угодно, но только не в них. «Боишься увидеть собственное отражение, Дин? Безоговорочную капитуляцию? А может что-то иное, куда более страшное?»
Хотя одна выигранная битва – еще не победа во всей войне.
-Ненавижу тебя.
-А я тебя, – Аббадон прижимается к его виску в неожиданно-целомудренном жесте, полном необъяснимой нежности милосердного палача. – Ненавижу больше всего на свете.
Но это всегда сильнодействующий опасный наркотик, опьяняющий и ненавистный. Страшный. Одержимость делает нас рабами собственных мыслей и желаний, гипертрофированно сужая восприятие реальности до чего-то одного. Идеи. Веры. Человека. И трудно сказать наверняка, какая из этих форм страшнее. И какая делает нас чем-то гораздо меньшим, чем человек.
Впрочем, Абаддон никогда и не была человеком. И с понятием одержимости была знакома только из уст помешанных на экзорцизме священников, которые, в свою очередь, жили после таких диалогов с трудом и недолго.
И она уж точно не ожидала, что это понятие будет применимо к ней самой в связи с самой безликой и жалкой категорией представителей рода человеческого – лже-праведниками, отправленными в пекло.
Винчестеры. Не было ни одного демона в Преисподней, не знающего этого имени, не алчущего если не душ этих дерзких охотников, то хотя бы их крови. Впрочем, крови Абаддон жаждала всегда. А тут – после стольких лет, знаменитый Дин Винчестер жертвует собой ради младшего брата с душещипательным благородством и привычной самоубийственной глупостью.
Триумф. Праздник. Эйфория. А потом – легкая зависть от того, что по несправедливому стечению обстоятельств именно Аластору всегда достаются самые лакомые кусочки человеческого террариума. Непорядок. Бунт на корабле.
От силы час уходит на разговор по душам с главным Торквемадой преисподней, чтобы человек был окончательно и бесповоротно передан в ее юрисдикцию. И правда, спорить с Рыцарями Ада было губительно для жизни, здоровья и спокойного сна.
При первой же встрече становится очевидным – Аластор уже как следует поработал над охотником. И хотя, по мнению Аббадон, не было ничего прекрасней и изысканней изощренных пыток над слабеющим человеческим телом – измываться над человеческой душой было куда как приятнее.
Отныне дыба станет для охотника родным домом, так что пусть привыкает. И по брошенному на нее взгляду, отчаянно-яростному, Аббадон с кристальной ясностью осознает – привыкнет. О, она любила образцы стойкости – ломать их было гораздо интересней, да и требовало гораздо более творческого подхода.
-Дин, Дин, Дин…. Добро пожаловать. Боюсь, это надолго, - собственный голос сочится сладким ядом, лишая воли. Лишая воли всех, кроме Винчестера.
- Отправляйся в ад, тварь черноглазая. Ой, прости, запамятовал. Ты и так там прописана.
«А с этих потрескавшихся окровавленных губ сорвется еще не одна насмешка, прежде чем откажут голосовые связки», - саркастически приподняв бровь, думает Аббадон.
О, она слишком хорошо знакома с человеческой анатомией. И болевым порогом. И с массой других чудесных вещей под массой других имен, и этих знаний достаточно, чтобы даже Рихарда Зорге заставить унижаться, умоляя о пощаде.
Работа обещала быть плодотворной…
Вопреки всем ожиданиям и подтверждая самые худшие опасения, Винчестер оказывается слишком крепким орешком. Настолько крепким, что это постепенно, день за днем выводит из привычной невозмутимости, заставляя увлекаться, заинтересовываясь подопытным материалом все больше и больше. Уничтожение всегда оборачивалось крайне захватывающим процессом.
Но охотник все не сдавался, хотя возможности «адской» регенерации открывали огромный простор для фантазии. Скажем, сердце можно было вырезать в буквальном смысле слова, любуясь им, словно сочащимся алым соком гранатом – и то была лишь вершина айсберга. Но зеленые глаза пленника смотрели все так же безучастно-презрительно.
Пока оставались в глазницах, разумеется, или не закатывались от невыносимой боли, к которой привыкнуть было не под силу даже легендарному Винчестеру.
А дни все тянулись, плавно перетекая в месяцы и ежедневные визиты в камеру стали привычной частью распорядка дня. Спуститься в казематы по скользким каменным ступеням, в качестве легкого кивка тенденциям современности иронично сжимая в руке пластиковый стаканчик с кофе. Который забавы ради порой выплескивался в лицо пленнику, разнообразя скучную вереницу серной кислоты, святой воды и прочей полезной мерзости.
-Ну, с пробуждением, охотник. Кошмары не мучили, надеюсь? Вот и прекрасно. Повторяю уже порядком надоевший вопрос: ты согласен вступить в наши ряды? Да или нет?
Ответа она уже не слушает, приученная к тому, что сейчас с бледных губ сорвется знакомое: - Да пошла ты. Сука…
Хотя голос уже и звучал иначе: слишком часто охотнику острастки ради перерезали горло.
- Какой текст, какие слова! Нехорошо, радость моя. Что ж…приступим.
И в ту же секунду кинжал вонзается в зажившее за ночь теплое податливое тело.
Иногда он кричит – хоть и бывает это уже под конец «рабочего дня». Тогда, когда ни одно живое существо не способно физически сдержаться и полукрик-полухрип гулким эхом отражается от стен камеры.
И только тогда Аббадон понимает, что на сегодня хватит.
Что можно приступить к части, которая мистическим образом в последнее время стала любимой частью ежедневной рутины.
Когда можно освободить исполосованные руки от стали оков, позволив телу обессиленно рухнуть на пол, чтобы потом с пугающей осторожностью уложить голову пленника к себе на колени, медленно и вдумчиво изучая кончиками пальцев черты изможденного лица, вслепую считывая изгиб губ, впалые щеки и прикрытые веки. Чтобы потом, скорее из стратегических соображений, чем по доброте душевной, прокусить собственное запястье, позволяя темной алой жидкости стекать на губы Винчестера. С непонятным наслаждением наблюдать, как губы эти приоткрываются, слизывая первые капли спасительного сатанинского противоядия, скользят по коже запястья, намертво припечатываясь к нему в попытке…выжить. Дышать. Жить.
Именно в один из таких моментов Аббадон понимает, что окончательно и бесповоротно больна. Одержима и заражена. И это доводит до исступления и ярости, как и любая непозволительная роскошь, под названием – потеря контроля.
Она не спустится в камеру на следующее утро. И следующее и следующее. Лишь неделю спустя, Аббадон почтит своим присутствием прозябающего в забвении и одиночестве пленника. И когда Винчестер поднимет голову, с недоверием глядя на демоницу как на горячечный мираж, она впервые прочтет в упрямых зеленых глазах эмоцию, отличную от привычного наигранного равнодушия.
- Соскучился по мне? Или по моему ножу? – промурлыкает она, а Винчестер только фыркнет в ответ.
- Ишь, чего выдумала. А я уж было решил, что ваша черноглазая братия устала со мной забавляться. Все равно толку никакого.
А затем он улыбается - криво и неестественно, но впервые за много дней, а глаза твердят совсем обратное. Твердят о невыносимости темноты на месяцы…годы….века? Черт их разберет, этих людей.
-А я больше не уйду. Может быть. Буду измываться над тобой вечно. Как тебе?
-Что ж…попробуй.
Нет бы просто сказал «да», несчастный охотник. Зачем ты делаешь себе только хуже?
-Еще немного, и я поверю, что тебе здесь не так уж и не нравится, Винчестер. И, знаешь, тебя можно понять. Никакой ответственности. Никакого страха: за брата, за никчемное человечество. Ведь самое страшное уже произошло, куда уж хуже? Ты прав Дин, тысячу раз прав. Так что, почему бы просто не сдаться?
Сегодня ее голос звучит иначе – мягко, по-змеиному увещевательно, словно голос Аспида в Эдемском саду, и это нечто большее, чем просто смена техники ведения допроса и вербовки. Демоница всегда была собственницей, и далеко не Аду она уговаривает присягнуть сейчас.
- Только тогда ты будешь по-настоящему свободен.
«И я тоже».
Голос переходит в гипнотический шепот, она подходит ближе, к уже привычно распятому на дыбе Винчестеру, почти вплотную, подавляя самим своим присутствием и обжигая чужое лицо собственным дыханием. Дуэль взглядов, холод клинка, прижатого к покрытой шрамами груди. Никто не собирался капитулировать – ни один из них и от этого сходства хотелось смеяться…или плакать.
- Как же хочется вырезать твое сердце, - выдыхает ему в губы Аббадон. И разумнее всего сделать именно это: терзать такую хрупкую и такую уязвимо-человеческую плоть, постепенно уничтожая душу, доводить до беспамятства, до точки невозврата.
Но одержимость вновь вступает в свои права, диктует иные правила игры и демоница порывисто наклоняется к Винчестеру, завладевая его губами. Не поцелуй в полном смысле слова, ни капли нежности, ни единой уступки – с обеих сторон. Только неослабевающая обоюдная борьба – с собой и друг другом.
«Сдайся, Дин. К чему это глупое притворство? Тебе ведь больно. Страшно. Хочется забыться».
Кажется, демоница шепчет это вслух, насильно размыкая упрямо сжатые губы Винчестера и углубляя поцелуй, прикусывая изувеченную нижнюю губу и делясь собственным дыханием.
Кислорода нет. Атмосфера отключена за неуплату – и на это глубоко наплевать: воздух полон душным безумием, приторным запахом пудры и крови, металлический привкус смешивается с тошнотворно-сладким и заполняет все вокруг, дыхание вырывается шумно и стремительно.
- Не надо.
Она выходит из ступора, вслушиваясь в непривычные ноты услышанного. Не надо? Что, слишком отвратительная она - эта зависимость? Это ведь именно она, обоюдная зависимость, от ежедневных бесконечных истязаний, от НЕодиночества, от редких звуков голоса: ее – саркастично-насмешливого и его – ей под стать.
- Замолчи. Это был приказ.
Пальцы ложатся на горло, скользкое от жара и крови, чуть сжимают, заставляя протестующее застонать. Хотя протестующее ли? Это всего лишь очередной шажок к чертовой долгожданной свободе, когда черные блики чайками заполоняют поле зрения, а разум охватывает предсмертная эйфория.
Нет. Рано. Рано умирать.
Слишком многое еще недосказано, не прочувствовано. Не разрушено.
Зеленый расфокусированный взгляд встречается с ее, и ее глаза в ответ загораются опасным голодным огнем. Молчи…
Нож вонзается в грудь совсем как тогда – в самый первый раз, но не так глубоко и опасно, хотя какая может быть опасность, когда ты УЖЕ мертв?
Ледяная почти сталь стремительно нагревается, и еще один тихий стон срывается с губ охотника.
-Боль чувствуешь всегда, Дин. Но ее не надо бояться.
-Тварь, - шипит в ответ Винчестер, скорее по инерции, но когда в очередной раз их губы встречаются, он неожиданно перехватывает инициативу, вкладывая в этот простой жест всю свою ненависть, боль и одиночество, прокусывая насквозь ненавистные губы и уподобляясь….уподобляясь, черт возьми.
Но ей мало. Градус одержимости нарастает, и сейчас хочется стереть Винчестера в порошок, создав из пепла новое существо, не вызывающее ничего кроме физического отвращения. Или на худой конец – равнодушия. Хотя нет…лучше стереть в порошок и поставить драгоценную урну на алтарь собственной слабости.
-Проклятый человек, - хрипло шепчет Аббадон, жадно касаясь губами раненой кожи на груди, с остервенением сумасшедшей скользя кончиками пальцев по уже зарубцевавшимся шрамам, изучая, исследуя, гладя, подчиняя. Хотелось познавать, уничтожать, разбирать на атомы и создавать заново. Почувствовать себя Господом Богом.
И видимо, не ей одной. Мышцы охотника напрягаются под ее пальцами, все еще привязанные к основанию дыбы руки судорожно сжимаются в кулаки.
Держится. Но уже из последних сил.
- Когда-нибудь я разорву тебя на части, - глухо обещает Винчестер, когда демоница прижимается к нему всем телом, заражая собственным лихорадочным теплом.
-Что ж, тогда мы будем квиты.
Она улыбается, глядя ему в глаза.
Oh, how I want to see you coming undone. Being torn apart and losing the last shreds of your humanity. My enemy. My sin. My obsession.
И когда она медленно сползает на пол, опускаясь на колени, когда проводит всезнающими руками по чуть дрожащим бедрам человека, который сейчас не в состоянии не только сопротивляться, но даже стоять без посторонней помощи, он смотрит на нее все с той же отчаянной ненавистью.
А потом закрывает глаза. Чтобы не видеть, как чужие чертовски умелые пальцы ласкают его, медленно, не торопясь и продлевая обоюдную агонию.
Легкий шорох ткани – и вскоре он уже полностью обнажен и беззащитен.
И это начало конца.
- Бедный, бедный Дин. Комплекс вины тут вряд ли поможет. Слишком поздно – так что позволь себе просто… быть.
И снова – голос и улыбка Аспида.
А Винчестер все так же упрямо молчит, словно давая обещание не издать ни звука. Что ж, посмотрим, радость моя.
Молчит и тогда, когда кроваво-красные губы демоницы наконец касаются горячей напряженной плоти, все так же неспешно дразня, доводя измученный организм до исступления, когда острые ногти, больше напоминающие когти хищного зверя, вонзаются в бедра, а охотник с чуть слышным стоном подается навстречу, окончательно признавая собственное падение.
А Аббадон смеется про себя. Одержимость не побеждена – но взята под контроль, как минимум.
- Скажи «да», Дин. Просто скажи «да».
Она останавливается лишь тогда, когда Рубикон окончательно перейден, а ее несчастный пленник уже не может контролировать ни эмоции, ни слова.
Ничего вообще.
Некуда бежать.
-Да…черт подери…
Скорее шелест, чем шепот, меньше всего напоминающий человеческий голос. И только тогда она сжаливается….
Когда все кончено, он не смотрит ей в глаза. Куда угодно, но только не в них. «Боишься увидеть собственное отражение, Дин? Безоговорочную капитуляцию? А может что-то иное, куда более страшное?»
Хотя одна выигранная битва – еще не победа во всей войне.
-Ненавижу тебя.
-А я тебя, – Аббадон прижимается к его виску в неожиданно-целомудренном жесте, полном необъяснимой нежности милосердного палача. – Ненавижу больше всего на свете.
-
-
05.04.2014 в 23:00-
-
05.04.2014 в 23:49-
-
06.04.2014 в 00:24